О Сталине без истерик - Феликс Медведев

Мицубидзе вернулся в Грузию. И когда ему кто-нибудь делал какое-нибудь замечание, например, что он опоздал на лекцию, Шалва показывал то место, которое поцеловал Сталин.

Когда Мицубидзе собирался после войны по работе в Германию, Сталин встретился с ним и попросил: «У меня к тебе личная просьба. Что можешь, разузнай там про моего сына Якова и расскажи мне потом».

Мицубидзе вернулся из Германии, что-то доложил Сталину, но что – никому, даже своей жене, не рассказал.

– Говорит Москва… Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза… Передаем последние известия…

Сталин любил первого диктора Радиокомитета Юрия Борисовича Левитана и считал, что только его басом можно сообщать народу то, что вождь считал истиной в первой и последней инстанции. Именно его голос был для Сталина государственным голосом Советского Союза и ему он доверял радостные и тревожные вести. Своим тонким политическим чутьем Сталин угадал, что мощный голос диктора способен сделать радость безмерной, а горе преходящим.

Голос Левитана был долгие годы его инструментом. Когда вождь не хотел о чем-либо говорить, он из раза в раз повторял: «Левитан скажет…»

Об этом в общем-то страшноватом курьезе рассказал мне мой сосед по дому, ныне покойный, детский писатель Александр Воинов.

Будучи проездом в Москве с фронта в первый год войны он вместе со школьным другом смотрел в кинотеатре хронику парада 7 ноября 1941 года. Речь Сталина его немало удивила:

– Что-то здесь не так… На улице мороз, а у товарища Сталина не идет пар изо рта. Ты заметил? – обратился он к другу.

Друг не заметил, зато заметили и услышали другие. Когда зажегся свет, к ним подошел некто в штатском и довольно жестко предложил следовать за ним.

Друзей доставили в ближайшее отделение милиции. Продержав часа два в специальном помещении (то, что теперь называют «обезьянником»), отвели к начальству.

– Так что вы там между собой говорили о товарище Сталине? – резким, обвинительным тоном поинтересовался человек в штатском.

– Я сказал всего-навсего, что во время речи на морозе у товарища Сталина не идет пар изо рта, – испуганно пробормотал слишком внимательный зритель.

– Нам известно, что не только это. Ты еще сказал: «Тут что-то не так». Что ты, молодой фронтовик, имел в виду? – не снижая резкого тона, продолжал свой вопрос чекист.

– Ничего, кроме того, что я уже сказал: на дворе мороз, а у товарища Сталина не идет пар изо рта.

Наступила долгая, затянувшаяся пауза. И вдруг чекист срывающимся на крик голосом отчеканил:

– Заруби себе на носу, Воинов, у товарища Сталина всегда идет пар изо рта!

Ни Воинов, ни чекист, ни многие другие тогда не знали, что речь Сталина на параде 7 ноября 1941 года из-за технических накладок переписывалась в кремлевских помещениях на фоне мавзолейных декораций. А на дворе был мороз…

В начале войны, когда учреждалась военная контрразведка, Сталин обсуждал с предполагаемым ее начальником Егором Абакумовым проблемы организации новой службы. Зашла речь о названии.

– И как мы будем называть твою будущую контору? – спросил Сталин.

Абакумов предложил несколько названий.

– Что ты все предлагаешь малоинтересные варианты? Слушай, Абакумов, хоть ты и иноверец, но живешь в России, надо бы русский язык получше знать. Твои названия все какие-то не русские… Надо так назвать, чтобы было страшно, чтобы тебя боялись. Предлагаю «СМЕРШ» – смерть шпионам.

Так с «легкой руки» Сталина называлась всю войну новая служба Абакумова, которую боялись и на фронте, и в тылу.

Узнав, что на Потсдамскую конференцию в июле 1945 года американский президент Гарри Трумэн привез культурную программу, Сталин дал указание срочно отправить в Берлин известных советских артистов. Среди приглашенных были пианист Эмиль Гилельс и скрипачка Галина Баринова. С первым вождю еще предстояло познакомиться, вторую он знал довольно хорошо.

Сталин любил музыку, особенно фортепьянную. Как только у него выдался свободный вечер, он пригласил к себе Гилельса. Позже Эмиль Григорьевич вспоминал:

– Это было в Потсдаме. Ранним вечером Сталин обратился ко мне с просьбой: «Старею, никак не могу вспомнить одно фортепьянное сочинение, оно по вашей части, это, знаете, такая серебряная музыка…» Над загадкой «серебряной музыки» мы бились весь вечер и всю ночь. Кого я только ни играл – Шопена, Рахманинова, Грига, Листа. Я переиграл ему почти весь свой репертуар. Сталин внимательно слушал, но «серебряная музыка» так и не прозвучала. И только под утро, когда у меня уже сводило пальцы и клонило ко сну, я взял первые аккорды «Полонеза» Огинского. Сталин заметно оживился, обрадовался: «Ну, разве это не серебряная музыка? Это настоящая серебряная музыка!»

Скрипачке Галине Бариновой, надо сказать, повезло меньше. Улучив момент, когда Сталин был без свиты, она обратилась к нему со словами:

– Иосиф Виссарионович, я приготовила вам сюрприз.

– Какой?

– Разучила переложение для скрипки двух грузинских народных песен.

– Я – русский, – резко оборвал скрипачку Сталин и с необычной для него стремительностью отошел.

Сразу после Парада Победы в Кремль были приглашены все маршалы Советского Союза. Ждали Верховного Главнокомандующего. О повестке дня не знали, но, возможно, догадывались. К приходу маршала Сталина всех попросили выстроиться в шеренгу. Вошел Сталин, медленно прошел вдоль застывших по стойке «смирно» маршалов и, обратившись к Жукову, на которого равнялась шеренга, сказал:

– Есть такое мнение, товарищ Жуков, что мне надо присвоить очередное звание.

– Правильное мнение, товарищ Сталин. Нам, маршалам, неудобно быть с вами в одном звании. В русской военной истории было звание генералиссимуса. Считаю необходимым вам его присвоить.

– А вы, товарищ Еременко, как считаете? – обратился Сталин к своему любимцу.

– Товарищ Сталин, вы должны стать генералиссимусом, – бойко отрапортовал тот, – потому что вас будут больше бояться.

– Да ты и так меня боишься, Еременко, – ответил Сталин.

И пока маршалы «решали», в зал внесли два уже пошитых мундира генералиссимуса. Выяснилось, что решать-то ничего не надо – без них все уже решено.