Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3 - Пола Сторидж

– Та-а-а-к, – протянул он, – значит, говорите, утром?

– Ну да…

Неожиданно хозяин произнес:

– Посидите здесь одну минуту… Я отлучусь ненадолго, сейчас приду.

После чего быстро вышел в смежную комнату, прикрыв за собой дверь.

Через мгновение сквозь неплотно прикрытую дверь до слуха Уолтера донеслись обрывки фраз:

– да, наверняка не те, за кого себя выдают… может быть, хотят у меня что-нибудь украсть… очень подозрительного вида…

И тут он все понял – мистер Гаррисон, хозяин этого супермаркета, по всей видимости, звонил в ближайший полицейский участок.

Вскочив, Уолтер подтолкнул сестру.

– Бежим!

Но было уже поздно…

Гаррисон, выйдя из смежной комнаты, встал у двери и произнес:

– Нет никакого поезда из Лондона, который бы приходил сюда утром… Нет и быть не может… Я сам часто езжу в Лондон, и знаю расписание не хуже железнодорожного диспетчера…

Уолтер, приблизившись к двери, произнес, стараясь сохранить присутствие духа:

– Не хотите принять нас – не надо… Тогда мы с сестрой пойдем…

Это была последняя надежда, но она, к сожалению, не оправдалась…

Гаррисон, злорадно усмехнувшись, ответил:

– Вы наверняка воры, наверняка хотели устроиться ко мне, а затем что-нибудь стащить… Знаю я таких.

Уолтер попытался было протестовать:

– Но вы не смеете нас задерживать!

– Смею, смею, еще как смею! Сейчас вот приедет полиция и во всем разберется… Так что вам придется подождать…

Уолтер бросился на хозяина супермаркета, но тот, неожиданно схватив мальчика за руку немного выше локтя, силой усадил на стул.

– Спокойно, спокойно…

И мальчик, понимая, что дело проиграно, послушно опустился на стул и заплакал…

На этот раз наказание за побег было более жестоким – директор воспитательного дома, посоветовавшись с мистером Яблонски, решил, что настало самое время отправить Уолтера в исправительный дом.

Причин было более чем достаточно: двоекратный побег, драка, кража казенного имущества (того самого ящичка с дорогими резцами, который Уолтер накануне второго побега продал воспитаннику)…

На педагогическом совете впервые прозвучало роковое слово: «неисправим».

А для таких путь был только один: в исправительный дом, хотя, как всем было известно, подобные заведения как раз ничего и не могли исправить…

Мистер Яблонски, гадко усмехаясь, произнес:

– Месяца через два или максимум через три на тебя будут оформлены все бумаги, и тогда…

Он замолчал; впрочем, Уолтер и без того прекрасно понимал, что именно имел в виду педагог.

Страшил не сам исправительный дом, страшило другое: теперь Уолтер будет навсегда разлучен с сестрой…

Молли решили оставить в Вуттоне и наказать – ведь было очевидно, что она сама не могла бы подбить старшего брата на второй побег (равно, как и первый), а находилась под его дурным влиянием.

Уолтер, сидя в карцере на металлической кровати с отвисшим панцирем, думал, что теперь его и сестру может спасти только чудо…

Да, надеяться было не на что: в один год он был разлучен и с отцом, и вот теперь – с сестрой…

Но неожиданно чудо произошло – случилось это перед самой отправкой мальчика в исправительный дом.

Мистер Яблонски, подойдя вплотную к Уолтеру, приказал:

– Собирайся. Мальчик вздрогнул.

– Куда, в исправительный дом?

– Нет, – ответил педагог, – хотя, честно говоря, тебе только там и место.

– Тогда – куда же?

– Поедем в соседний Оксфорд, – пояснил Яблонски, – в комиссию по опекунству.

– Один?

Мистер Яблонски, отрицательно покачав головой, сухо произнес в ответ:

– Нет, с Эмели.

– Но для чего? – спросил мальчик, все еще не веря в свое чудесное спасение.

После непродолжительной паузы педагог недовольно ответил:

– Нашлись какие-то идиоты, которые решили усыновить и тебя, и твою сестру… Ну что – одевайся, у меня нет времени ждать…

IV. БЕЛФАСТ

Патрик

Когда один из новых «друзей» Патрика О'Хары как-то в доверительной беседе сказал, что в большой терроризм равно как и в большую политику, как правило, попадают двумя путями – либо из чисто моральных убеждений, из уверенности в своей правоте, либо, что, как ни странно, случается гораздо чаще – из-за желания удовлетворить свое тщеславие, – Патрик, решил, что он конечно же, прав: Уистен (так звали этого человека) почти всю свою жизнь прожил в Белфасте, неплохо разбирался в ситуации Ольстера, был образован и поэтому имел право так говорить.

Правда, человек этот, Уистен О'Рурк, сам давний активист освободительного антиколониального движения, давая столь развернутые характеристики знакомых ему участников ИРА (ибо он имел в виду исключительно Северную Ирландию), не учел еще одного пути – может быть, и не столь распространенного но, тем не менее, весьма характерного для Ольстера и вообще для ИРА – случайного.

Да, Патрик О'Хара попал в ряды ИРА по чистой случайности, если не сказать – по недоразумению, но попав туда и связав себя словом чести, уже никогда не мог выйти из ее рядов.

Именно из-за этого он по сути и получил пожизненное заключение – притом за преступление, которого он не только не замышлял (Патрик, тихий и порядочный человек, никогда не мог бы пойти на подобное – взорвать пассажирский авиалайнер), но и не совершал…

Конечно, у Патрика было множество самых разнообразных недостатков, как он утверждал сам – от лени до несдержанности, но вместе с тем он был болезненно, патологически честен и, однажды дав кому-нибудь слово по самому, казалось бы, незначительному поводу, больше не мог его нарушить.

Может быть, потому так любили и уважали его дети – Уолтер и Молли?

Хотя, признаться честно, Патрика было за что уважать – кроме его честности, конечно…

Март 198… года ничем не отличался от начала любой другой ранней весны в Северной Ирландии – с частым мокрым снегом, слякотной грязью на улицах, промозглым солоноватым ветром, то и дело задувавшим со стороны моря, и с кротким, скупым солнцем, периодически выглядывающим из-за свинцовых туч.

В небольшой комнате сидели три женщины, две – в низких креслах с овальными спинками, одна – в изножье деревянной кровати, из окна на ее волосы падали лучи скупого весеннего солнца, но лицо оставалось в тени.

Молодые женщины, полные жизни – это было видно по всему: по тому, как стремительно и резко они поворачивали головы, как подносили руки ко рту, держали сигареты в длинных мундштуках, иногда беря в руки розовые чашки с уже остывшим чаем.

На них были недавно вошедшие в моду платья-рубашки до колен, на одной – оливковое, на другой – рыжее (в складках оно казалось приглушенно-алым), на третьей, светловолосой, – было платье цвета не то очень густых сливок, не то – некрашеной шерсти. Все в гладких, без блеска, светлых чулках и изящных туфлях на небольшом каблуке.