Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая - Елена Корджева

Молоденькой девочкой, едва окончив школу, отправилась она в собственное жизненное плавание, предполагавшее наличие в её жизни множества книг. Так и вышло. Еще студенткой заочницей – Густа настояла, чтобы девочка во что бы то ни стало не замахивалась на меньшее, чем университет, – она получила место в научной библиотеке в академгородке Саласпилса. Это, конечно, была не совсем Рига, но каким-то получасом езды до столицы можно было пренебречь. Особенно если учесть, что сотрудникам академгородка выделялись квартиры. Где ещё она, хуторская девчонка, могла рассчитывать на такую роскошь: проводить целые дни с горячо любимыми ею книгами, а вечером приходить в свою, совершенно отдельную квартирку, которую даже не надо топить. Жизнь была прекрасна.

Академгородок рос, расширялся, и соответственно росло число посетителей библиотеки. Оказалось, что некоторые приходят сюда не только ради книг, но и ради внимания роскошной блондинки, заведующей книжным богатством.

Девушки могут быть очень стойкими, но любовь рано или поздно находит путь к их сердцу. Не обошли сердечные дела и Эмилию. Кто первым на кого положил глаз, теперь уже было неважно. Важно, что в результате и появился на свет маленький Роланд.

Папа – большой профессор, с множеством всевозможных медалей и наград, был давно и прочно женат. И, несмотря на любовь, не собирался разводиться с женой, уж слишком болезненным и хлопотным обещало быть это мероприятие. К тому же, оно сулило множество потерь, включая возможность выезда за рубеж, посещения всевозможных конференций и симпозиумов. Брак, как известно, в советские времена строго охранялся государством. Да и жена профессора держалась за мужнины блага изо всех сил.

Поэтому в свидетельстве о рождении Роланда значилась материнская фамилия – Нейманис.

История, как и большинство подобных историй, была простой и банальной. Фёдор Игнатьевич беззаветно любил Эмилию и её малыша. Он помогал деньгами, регулярно вывозил их в Ригу на служебной машине «погулять», привозил подарки из каждой командировки… Но всё это происходило не то, чтобы совсем тайно, а скорее – шёпотом. Соседки не упускали случая перемыть кости, и мальчик не раз слышал, как умолкают на лавочке тётки, стоит ему пройти мимо. Иногда какая-нибудь особенно любопытная сплетница отваживалась задать мальчику прямой вопрос об отце. На что он, повторяя заученный дома урок, отвечал:

– Я ещё маленький. Спросите маму.

Маму спрашивать никто не решался: она несла материнство с гордо поднятой головой, ничуть не стыдясь ни своего чувства, ни ребёнка. Да и Фёдор Игнатьевич, по слухам, был скор на расправу.

Так они и жили.

Роланд уже ходил в школу и гордо отказывался от помощи с уроками, которую регулярно предлагал появлявшийся выходными днями папа – уж больно скучным казалось тратить выходной на уроки.

А потом что-то произошло.

Роланд не знал, что именно случилось с отцом. То ли он по какой-то причине покинул Академгородок, то ли что иное. Из его и маминой жизни он попросту исчез. Вместе с подарками и прогулками на автомобиле.

Мама изменилась тоже. Она ходила сумрачная, порой задерживалась вечерами. А Роланд отвечал на вопросы соседок, что мама скоро придёт.

По-видимому, рассказчику не слишком нравилось ворошить прошлое. Да и кто бы мог упрекать сына за любовь к матери и желание оградить её или её имя от всяческих пересудов. Но с другой стороны – Роланд это отлично понимал – здесь сидели те, кто имел право знать всю правду. Кто же больше, чем брат имел право знать о жизни сестры, разлученной с ним в годовалом возрасте.

И рассказ продолжался.

– А потом мы переехали в Ригу…

Он вспоминал о том, как мама, придя домой, сграбастала его, уже большого и очень даже независимого десятилетнего подростка в охапку и закружила по комнате.

Мы переезжаем, сынок.

Никогда раньше он не подозревал, сколько вещей может поместиться в одной квартирке. Мешков, которые где-то раздобыла мама, не хватало, и оставшиеся вещи они в четыре руки паковали в большие белые-пребелые наволочки.

Роланд до сих пор отлично помнил, как на его невнятное возражение по поводу того, что эти наволочки потеряют белизну, мама ответила:

– Это ничего, это неважно. Поверь мне: пыльные наволочки – очень маленькая цена за свободу.

Утром приехала машина, и большие шумные грузчики таскали на плечах их нехитрый скарб под неодобрительными взглядами поджавших губы соседок.

Так они переехали в Ригу.

И Роланд немедленно понял, что имела в виду мама, говоря о свободе: здесь вопрос отцовства никого не интересовал.

Во всяком случае, любопытствующих соседок, готовых остановить подростка, чтобы задать ему нескромный вопрос, не наблюдалось. И если в обмен за это нужно было, чтобы солнце в окна их полуподвальной квартирки попадало только под вечер, да и то ненадолго, а гружёные составы, даже ночью шедшие по совсем близкой насыпи заставляли дребезжать стекла в буфете, обитатели квартиры не возражали. Особенно Роланд, который не только быстро адаптировался к новой школе, но и распробовал, что такое закоулки и потайные места в далеко еще не восстановленной после войны Риге.

Ева впервые и с огромным удивлением узнала, каким хулиганом, оказывается, был в детстве отец, до сих пор выглядевший в её глазах более чем респектабельным бизнесменом. Даже мама, видимо, не подозревала о детских похождениях мужа.

Не обращая внимания на удивлённые взгляды жены и дочери, Роланд продолжил рассказ.

Они оба как-то очень органично вписались в этот город. Мама работала в Государственной библиотеке, помещавшейся тогда в самом центре Старой Риги на Дворцовой улице. И она по-прежнему была самой красивой. Он встречал маму после работы, они пешком шли домой, и он ужасно гордился тем, как прохожие мужчины провожают ее глазами.

Время шло.

Как-то однажды мама сказала, что встречать ее не надо, и она вернется домой попозже. С этого дня традиция изменилась и «попозже» стало нормой. Он ужасно ревновал, но ни за что на свете не признался бы в этом самому себе. И, раз уж мама хранила тайну, постарался поменьше ходить в «Старушку»[17], чтобы случайно не испортить то, что, по-видимому, было ей дорого.

Со своим избранником мама познакомила его только, когда он получил паспорт.

– Ты уже взрослый, сынок. Я надеюсь, ты меня поймёшь.

С маминым другом – Айваром они сразу нашли общий язык. Тем более что его присутствие в доме, благодаря и профессии – лётчик, он то и дело улетал и возвращался в соответствии с расписанием, – и характеру нисколько не было обременительным. Жизнерадостный дядька стал и его другом.

Сильно укрепили начавшуюся дружбу «жигули». Вишневая «пятерка», тогда едва появившаяся, вскоре поселилась у одного из окон на зависть соседям и одноклассникам. Тогда же состоялся и «мужской разговор»:

Парень, я тут специально узнавал, подросткам тоже можно курсы заканчивать. Права, правда, дадут только после восемнадцати, но выучись, пока молодой.

Айвар не заигрывал, он просто хотел, чтобы все были счастливы.

Мама выучилась первая.

Она оказалась лихим водителем. Почему-то её словно завораживала и сама дорога, серой асфальтовой полосой ложившаяся под колеса, и – возможность независимо ни от какого расписания оказываться в новых местах, останавливаясь, где понравится. Машина сильно изменила жизнь. То есть будни шли своим чередом – работа, дом, школа и отлёты-прилёты Айвара. Но выходные изменились самым решительным образом: мама рвалась в путь. При первой же возможности они покидали квартирку с полуподвальными окнами и дребезжащим буфетом и, закинув в багажник при случае добытую палатку, отправлялись путешествовать. Иногда, в страду или на праздники, ехали сюда, на затерявшийся в лесах хутор. Но чаще мама, пользуясь служебным положением – как ни крути, а работа в библиотеке означала доступ к множеству полезной для путешественника информации, – составляла маршрут, по которому они странствовали всем семейством. В этом случае право рулить уступалось Айвару, а она, исполняя роль штурмана, гордо командовала, вооружась картой. Так они объездили не только Латвию, но и Литву, Эстонию и даже Белоруссию. Дальше забраться уже не удалось. Мамина мечта добраться до Черного моря осталась мечтой.

Роланд замолчал и потянулся к давно опустевшей чашке.

Заслушавшаяся Ева вдруг опомнилась, что обязанности хозяйки кроме неё выполнять некому. Никогда прежде она не слышала подробностей жизни рано ушедшей из жизни бабушки.

После легкой суматохи с кофемашиной и чайником – гости предпочитали именно чай – рассказ продолжался.

Эмилия – красивая, веселая, живая вставала перед слушателями, обретая собственное место в их памяти. Так и виделись вишневые «жигули», приближающиеся к хутору.

– Помнишь, сколько мы путешествовали? – обернулся он к жене, с готовностью закивавшей в ответ.