Хэлло, дорогая (СИ) - Снежинская

— Приехали, — сказал он, вышел из машины и подал Конни руку.

Она мельком взглянула на окна. В них было темно. Никто не сидел на кухне, никто не бодрствовал в гостиной. Дом был удивительно тихим, люди в нём спали: даже странно. Конни с тяжёлым сердцем поднялась на террасу и обернулась. Хэл следом за ней не пошёл. Только отпустил её руку.

— Что ж, тыковка. Увидимся после Хэллоуина. — Он словно заранее приготовился это сказать.

У Конни сжалось сердце. Так тревожно, как сейчас, ей не было прежде никогда: терзало предчувствие скорой беды, а откуда взялось, непонятно. Констанс сказала невпопад «да», и Хэл будто попытался сбежать. С дежурной поддельной улыбкой он пошёл вдоль террасы, плавно огибая её и оставаясь в тени ската крыши. Конни последовала за ним. Она не поняла, как так вышло — просто сделала шаг, другой и оказалась против него, только сверху, а он — снизу. Теперь она была выше на пару-тройку футов и прекрасно видела, как шелковисто серебрятся его короткие волосы.

Но вот терраса кончилась. Конни встала у ступенек возле перил, положив на них локти. Она подалась вперёд. Хэл тоже вынуждено остановился. Прощание выходило скомканным, и Констанс это хорошо знала. То, что это было очень плохо, она знала в том числе, но Хэл делал невозмутимое лицо, и она делала такое же.

— Тогда позвонишь мне уже в ноябре? — с лёгкой печалью в голосе спросила она. Хэл кивнул.

— Я наберу сразу, как вернусь домой. Помнишь? Я обещал тебе ланч.

— Да-да. Помню.

Потом Конни прибавила:

— Спасибо, что помог с домом. Не знаю, куда бы я делась без тебя.

— Ну, наверное, всё же сняла бы тот сарайчик, куда вы направлялись с подружками, — улыбнулся Хэл и допустил непростительную ошибку. Он шагнул ближе к Конни.

Захотел увидеть её в последний раз. Может, украдкой, легко, почти незаметно коснуться. Захотел оставить на память это прикосновение, как и фотокарточку: свою Хэл сунул в задний карман джинсов.

— Ну что, тыковка. Доброй ночи?

Хэл подумал, как это можно было бы сделать, но не ожидал, что будет дальше

Конни не ответила, только резко положила ладонь ему на горло — прямо на кадык, легонько сжимая и царапая кожу длинными ногтями — а затем наклонилась, чтобы поцеловать.

«Беги» — запоздало велел себе Хэл, но словно врос в землю. Конни была притяжением посильнее земного, и это выбивало почву из-под ног.

Каштановые волосы завесой упали по обе стороны лица, и Хэла загородило ими от целого мира. По загривку пробежали мурашки. На возбуждённой груди рубашка стала царапать и колоть, и вместо того, чтобы отстраниться, Хэл послушно раздвинул губы и позволил языку Конни проникнуть внутрь. В тот момент он и умер, и воскрес, и быстрее, чем отдавал себе отчёт, обнял её так крепко, что она глухо простонала ему в рот:

— Больно…

Это лишь завело Хэла. Он взял её талию в тесное кольцо. Между ними всё ещё были перила, но Хэла это не смущало. Он чувствовал, как Конни скользнула между пуговиц рубашки у него на груди и коснулась кожи. Ей это тоже нравилось. Проще было исхлестать Хэла раскалённой цепью: тогда он мучился бы меньше. В два счёта вскочив на ступеньки и обогнув перила, он оказался возле Конни и бросил на неё длинную тень.

«Хватит, остановись».

С этой мыслью он подхватил её под ягодицы и поднял себе на бёдра, отступив к стене дома. Конни вздрогнула, обвила его шею руками и посмотрела вниз. Её пьянило, что такой человек, как Хэл, хотел её.

На обнажённой коже она чувствовала чужое дыхание. В голове было — это не по-настоящему, это происходит не с ней. Да, они целовались на том колесе, но то, что было сейчас, походило на захлестнувшую волну, которая старалась утопить обоих. Хэл схватил её за ляжки, грубо и безжалостно: на них синяками отпечатались его длинные пальцы. Конни застонала, одной рукой ероша его волосы, а другой скользя всё ниже под воротником рубашки, по плечам — к груди, от груди — к животу. Даже если бы сейчас он сделал с ней то же, что с Милли…

При одной такой мысли в ней снова выросла и окрепла яркая ревность. Конни впилась в его губы поцелуем, легонько укусила за верхнюю. Затем — словно мстила за Милли и душевую, за сперму, которую смывала с кафеля, за собственные слёзы той ночью — укусила сильнее. Зубки у неё были маленькие и острые, как у кошки, и Хэл ощутил во рту, в её и его слюне, вкус собственной крови. Она отдавала железом.

Хэл только вобрал в грудь больше воздуха. Он был в полном смятении, но тело работало, даже когда сознание подводило. Он впечатал Конни в стену дома возле кухонного окна и вжался между её ног бёдрами: им мешало платье и пальто, и его одежда — тоже, но это было к лучшему. Конни рвано мазнула своим языком по его; она целовала достаточно грязно, чтобы убить её только за это.

Никогда ничего подобного с женщиной он не чувствовал; спектр его эмоций был всегда одинаков. Вожделение? Да. Желание вытрахать так, чтобы кишки вываливались? О да, он любил жестокость. Яркую жажду уничтожить, раздавить, задушить, смотреть, как она брыкается на его члене и свет жизни гаснет в её глазах? Ради этого он убивал. Хэл не понимал, где всё это сейчас. Он был податлив и мягок с Конни, и он не хотел касаться её шеи, потому что знал: один раз дотронувшись, больше не остановится, пусть это и будет его самый яркий секс.

Всё в нём хотело её. Сейчас. Она опустила пальцы на его ремень и сжала, потянув Хэла к себе.

— Пойдём в дом, — прошептала она, почти не разрывая поцелуй.

Для Хэла это был билет в один конец. Она предложила ему себя, как шлюха, Господи… она всё же сделала это. Хэл ощутил, что каждая мышца в его теле как по команде наливается тяжёлой, густой, неконтролируемой яростью. Как он хочет окунуться в неё. Погрузить член в узкую влагу и вывернуть тварь, сломавшую его изнутри, наизнанку. Знакомым стальным желанием сломать её в объятиях. Жадно обхватив Конни за бёдра, он быстро заткнул её поцелуем более глубоким, сунув язык так, что почти коснулся нежного нёба. Конни застонала, но Хэл почти спасал её этим жестом. Если она скажет что-то в том же духе, он не сдержится и убьёт