История Александра Македонского - Квинт Курций Руф

твоего величества. Я сказал бы, что ты уже давно стал выше всякой зависти, если бы не опасался, как бы ты не подумал, будто я хочу льстивой речью искупить свое прежнее злословие. (22) Впрочем, если кто и услышал какие-либо грубые слова твоего воина, утомленного походом, или испытывающего опасности сражения, или больного и залечивающего раны в палатке, то своими подвигами мы заслужили, чтобы ты отнес эти слова за счет обстоятельств, а не за счет нашей воли. (23) Когда случается какое-либо несчастье, все бывают виновны; мы готовы тогда наложить на себя руки, хотя; и нет у нас ненависти к себе; если родители повстречаются с детьми, и те им неприятны и ненавистны.

Напротив, когда нас осыпают дарами, когда мы возвращаемся обремененные наградами, кто может нас вынести? Кто может сдержать порывы нашей радости? (24) И негодование и веселье у воинов не имеют границ. Мы поддаемся порывам страстей. Порицаем ли мы или хвалим, сострадаем или негодуем — все под влиянием настроения. То мы хотим идти в Индию и к берегам океана, то вспоминаем о женах, детях и родине. (25) Но мысли и слова собеседников прерывает сигнал трубы: все мы бежим в свои ряды, и весь гнев, накипевший у нас в палатках, мы обращаем на головы врага. О если бы и вина Филота состояла только в одних речах!»

(26) «Но вернусь к тому, в чем нас обвиняют. Я не стану отрицать дружбу, какая у нас была с Филотом, и признаю, что мы извлекли из нее для себя большую пользу. (27) Но что же ты удивляешься, что мы почитали сына Пармениона, которого ты пожелал сделать самым близким к себе лицом? Ведь и Филот превзошел положением почти всех твоих друзей. (28) Клянусь богами, ты сам, царь, если хочешь услышать правду, виновен в опасности, угрожающей всем нам. Кто другой, как не ты, заставлял желавших понравиться тебе обращаться к Филоту? По его рекомендации мы поднялись до такой ступени твоей дружбы. Он был твоим приближенным: его милости мы добивались, его гнева боялись. (29) Не клялись ли все мы, твои подданные, чуть ли не повторяя вслед за тобой твои слова, что будем иметь общих с тобой врагов и друзей? Связанные этой священной клятвой, могли ли мы отстраняться именно от того, кого ты предпочитал всем остальным? (30) Итак, если это является преступлением, то во всем войске ты мало найдешь невиновных; я готов поклясться, что даже никого. Ведь все желали быть друзьями Филота, но не все могли этого достичь. Если ты не видишь разницы между соучастниками по; преступлению и друзьями, ты не сможешь отличить друзей от тех, кто только хотел ими стать. (31) Как же доказывают наше соучастие в его замысле? Как я думаю, именно тем, что накануне раскрытия заговора Филот беседовал с нами дружески и без свидетелей. Я, правда, не мог бы оправдаться, если бы в тот день в чем-либо нарушил течение своей прежней жизни и свои привычки. Если же в тот роковой день мы вели себя как обычно, то наши привычки должны освободить нас от подозрений».

(32) «Но говорят, мы не дали Антифану коней! И это столкновение с Антифаном случилось накануне открытия заговора Филота! Если Антифан хочет навлечь подозрение на нас, потому что мы не дали ему в тот день коней, то он и самого себя не сможет оправдать, ибо желал получить их именно в тот же день. (33) Трудно решить, кто виновен, если, конечно, не считать, что сохраняющий свое добро поступает правильнее, чем требующий чужого. (34) Впрочем, царь, сначала у меня было 10 лошадей; из них Антифан уже распределил 8 среди тех, кто потерял своих. Итак, у меня оставалось всего 2 лошади, которых также хотел увести этот человек, очень надменный и, конечно, несправедливый. Но я был принужден удержать их за собой, чтобы не сражаться пешим. (35) Я не отрицаю, что свободно говорил о бездельником, претендующим лишь на ту военную обязанность, чтобы распределять чужих лошадей среди идущих в сражение. Но вот пришли такие времена, что я вынужден давать отчет в своих речах одновременно перед Александром и перед Антифаном». (36) «Но твоя мать писала тебе о нас как; о твоих врагах! О, если бы она заботилась о своем сыне более разумно и не создавала в своей обеспокоенной душе пустых тревог! Почему же она не указала на причину своих опасений? Почему, наконец, не назвала того, кто донес ей на нас? Какие наши действия или слова побудили ее написать столь, тревожное письмо? (37) О, горестное мое положение, когда молчать, может быть, менее опасно, чем говорить! Но чем бы ни завершился суд, ты осуди лучше мою неразумную защиту, чем мое дело. Ты, однако, признаешь то, о чем я сейчас скажу; ты помнишь, как, посылая меня в Македонию набирать войско, ты сказал мне, что много здоровых юношей, скрывается в доме твоей матери. (38) Ты предписал мне повиноваться только твоему приказу и привести к тебе уклонявшихся от военной службы. Я сделал это и исполнил твое приказание смелее, чем это было в моих интересах. Я привел оттуда Горгия, Гекатея, и Горгида, которые тебе хорошо служат. (39) Итак, что может быть более несправедливым, чем казнить меня за то, что я исполнил твой приказ, в то время как в случае неповиновения должен был бы понести наказание по закону? У твоей матери нет другой причины преследовать нас, кроме той, что мы предпочли ее женской милости твои интересы. (40) Я привел 6 тысяч македонской пехоты и 600 всадников; часть этих людей не последовала бы за мной, если бы я был снисходителен к уклонявшимся от военной службы. Поэтому успокой свою мать, поскольку она гневается на нас по указанной причине и ты сам подвел нас под ее гнев».

Глава 2

(1) Пока Аминта говорил, неожиданно прибыли воины, настигшие его бежавшего брата Полемона, о котором было упомянуто, и теперь доставившие его связанным. Едва можно было удержать негодующую толпу, чтобы она тотчас, по обычаю, не забросала его камнями. (2) Но тот без малейшего страха сказал: «Я не прошу снисхождения для себя, только пусть мое бегство не поставят в вину невиновным братьям. Если его нельзя оправдать, пусть это будет только моим преступлением. Уже потому их положение лучше моего, что своим бегством я один вызываю подозрение». (3) Вся сходка одобрила его слова. Затем у всех потекли