Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева

послал Пятый батальон Королевского германского легиона отбить обратно ферму, где героически полегли их товарищи, – в немецкую колонну врезались с фланга кирасиры; теперь уже француз потрясал захваченным знаменем.

– Меня спасет только ночь или пруссаки, – мрачно сказал герцог Веллингтон.

Уильям промолчал: был четвертый час пополудни.

Подъехал генерал Мюффлинг, только что получивший сообщение от фон Цитена: тот изменил направление движения, чтобы, согласно приказу Блюхера, соединиться с фон Бюловом и не дать Наполеону возможности разбить оба корпуса по частям. Пруссаки уходят?! Нет, они необходимы здесь, это вопрос жизни и смерти! Не дослушав, Мюффлинг отсалютовал и унесся вскачь.

Солдаты из задних рядов ближайшего каре что-то кричали и махали руками.

– Они зовут нас под свою защиту, – догадался Веллингтон и крикнул, сложив руки рупором у рта: – Ничего! Отсюда хорошо вид…

Пронесшееся слева ядро ударилось в дерево. Уильяма сильно толкнуло сзади в правое плечо, перебросив через голову лошади. Он пролетел несколько ярдов, упал плашмя, отбив себе все внутренности и ударившись подбородком, сгоряча попытался встать – в глазах потемнело от нестерпимой боли. Послышался топот подбегающих ног, потом голос генерала Алавы сказал: «Переверните его!» Новая боль впилась в каждую клеточку тела, крик застрял в глотке, дышать было нечем, взгляд застила зеленая пелена.

– Де Ланси! Де Ланси! Вы живы? Вы слышите меня? – пробился сквозь шум в ушах голос Веллингтона.

Герцог держал его за руку. Превозмогая подступившую тошноту, Уильям прошептал:

– Прошу вас, велите им оставить меня и дать спокойно умереть.

Рука разжалась.

– Оставьте его, – сказал герцог. – Поехали к Мерсеру.

Уильям закрыл глаза. Дрожь земли под копытами проскакавшей мимо свиты отозвалась тупой болью во всём теле. Ну, вот и всё. Магдалене сообщат. Бедная моя, милая… Но так будет лучше для нее. Она молода, еще встретит другого. Остаться вдовой предпочтительнее, чем быть женой калеки.

– Уильям! Уильям, что с тобой? Уильям!

Чьи-то руки расстегивали мундир на его груди. Уильям застонал.

– Слава Богу, ты жив! Подожди, я сейчас!

Кто это был? А, неважно. Он ушел, и хорошо. Скоро боль утихнет совсем, навсегда.

– Вот он, доктор! Смотрите: крови нет. Возможно, пуля вошла сзади и засела внутри… Куда тебя ранило, Уильям?

Полковник открыл глаза. Возле него стоял на коленях кузен Деланси Барклай, капитан Королевских гусар, и шарил руками по сорочке под расстегнутыми мундиром и жилетом. Пожилой хирург, часто моргая воспаленными глазами, внимательно рассматривал пациента, нагнувшись над ним и уперев руки в колени.

– Похоже, тяжелая контузия, – поставил он диагноз.

Барклай махнул рукой солдатам; Уильяма подхватили под мышки и под колени, чтобы переложить на одеяло.

– Уйдите! – закричал он. – Оставьте меня!

– Сюда едет конная артиллерия, тебя раздавят колесами, – объяснял ему кузен.

– Один черт, я всё равно не выживу! Других забот у вас, что ли, нет?

– Вот видишь: ты в сознании и ругаешься, значит, выживешь. Несите его, ребята!

Уильяма трясло и раскачивало во все стороны, при каждом толчке он чувствовал острую, жгучую боль в боку, в груди, в животе… Солдаты втащили его в сарай у края дороги и положили на землю, но Барклай остался недоволен: слишком близко от позиций, а вдруг сюда прорвется неприятель? «Несите его в поселок!» – «Нет!» – хотел крикнуть Уильям, но ему не хватило воздуху. Грязь чавкала под ногами, дикая качка возобновилась. С закрытыми глазами сильнее тошнило; Уильям смотрел в серое хмурое небо, пока оно не сменилось балками и стропилами под соломенной крышей.

– Вот так! – удовлетворенно сказал Барклай, подкладывая свернутое одеяло под голову Уильяму вместо подушки. – Хотя бы не на голой земле. Я вернусь к тебе, когда всё закончится.

Покой после тряски казался блаженством. Уильям вытянулся на тюфяке, положенном прямо на пол.

– Подожди! – хриплым шепотом остановил он Барклая, шагнувшего к выходу. – Напиши к моей жене в Антверпен… Магдалена де Ланси… Подготовь ее… Сюда пусть не приезжает, ей незачем это видеть…

– Ты выживешь, Уильям, – твердо сказал Барклай. – Не волнуйся, я напишу ей.

* * *

Солдат прыгал на одной ноге, перебрасывая вперед ружье прикладом вниз и опираясь на него, как на палку. Вторая его нога была раздроблена и кое-как перевязана порванной на лоскуты женской юбкой. Рядом с ним, шатаясь от тяжести, шла женщина, тащившая на спине другого солдата; его ноги безвольно волочились по земле. Там и сям в грязи лежали раненые, прося о помощи, – шедшие не остановились, пока не выбрались на дорогу, где стояла небольшая тележка под тентом, запряженная мулом. Мула держал в поводу мальчик-барабанщик, потерявший и кивер, и барабан и сохранивший только палочки. Утром, когда его гренадерская рота, высадив топором дверь, вломилась в замок Угумон, «годдамы[31]» окружили французов и всех перебили, сохранив жизнь лишь ему одному.

Мальчик торопливо отдернул тент; женщина свалила в тележку свою ношу, приникла ухом к груди раненого, потом зажала пальцами ему нос – рот раскрылся, живой! Одноногий примостился рядом.

Маркитантка была вся в поту и тяжело дышала; ее серая куртка стала бурой на спине от запекшейся крови. Открыв краник бочонка, подвешенного к тележке, она наполнила чарку водкой, отпила сама, дала выпить одноногому. Руки ее дрожали, платок с головы сбился, грязные волосы растрепались. Немного отдохнув, она сняла с себя фляжку на ремешке, подставила под краник, потом снова приладила ее на боку и поправила платок.

– Не ходи туда, Мари, – сказал ей одноногий.

– Там Жако.

Они помолчали, думая об одном и том же.

– Жак наверняка уже сменился с караула[32], – настаивал солдат. – Да и Пьер (он кивнул на лежавшего) скоро сыграет в ящик. Не ходи туда. Тебе там не место.

Мари посмотрела на него в упор.

– Я дочь солдата, сестра солдата, мать солдата и вдова солдата, только там мне и место.

Она пошла назад, не оборачиваясь.

– Твердолобая! – крикнул Жан ей вслед.

Солнце стояло еще высоко, но лишь проглядывало бледным пятном сквозь серое марево туч и порохового дыма. Теперь Мари останавливалась возле раненых и подносила к их губам фляжку. Шум стрельбы становился слышнее,