Как научиться разбираться в людях - Аркадий Едигес

Шизоиду глубоко наплевать на противоречия в его концепциях..

Я знал одного философа, который жил тем, что писал диссертации для российских чиновников. В одной диссертации он отстаивал президентскую республику, в другой – парламентскую, в третьей доказывал преимущества конституционной монархии. При этом все три позиции выглядели убедительно.

Результаты мышления шизоида могут быть востребованы сразу, и тогда его идеи развивают, за них платят, их проталкивают. Но чаще всего его идеи рассматриваются как фантазии, которые никому сейчас не нужны. Некоторые философы все сознание и всю психику человека объявили "эпифеноменом" – неким побочным явлением, никому не нужной пленкой наподобие плесени. По отношению к продуктам мышления шизоида это подходит более всего. Но "игра ума" шизоида часто сказывается вполне материальными достижениями в далеком будущем. Герон две с лишним тысячи лет назад открыл реактивное движение. А востребована эта идея была только в наше время. Две тысячи лет это было не более чем игра ума.

Да и сейчас, если идея современна, то есть если в принципе может быть востребована, шизоиду для проталкивания его идей нужна "ракета-носитель", нужен импресарио. Когда говорили, что талантам нужна поддержка, а бесталанные пробьются сами, под талантами фактически подразумевали шизоидов. В силу критичности мышления шизоид с трудом поддается внушениям.

Поэтому при гипнотизации у него чаще всего лишь наблюдается легкая сомноленция, а глубже в гипноз уходят истероиды. Этим объясняется и то, что шизоид скорее нерелигиозен. В религиозных построениях для него слишком много от мистики, а не от научной логики. Но если он все-таки с детства уверовал в некие догматы, то пытается и идеи свои разрабатывать в рамках этих догматов, в итоге путается и запутывает всех.

Один шизоидный подросток в ответ на вопрос, что он сейчас читает из художественной литературы, заявил, что ничего не читает, потому что при чтении художественной литературы он не чувствует сопротивления материала.

Ну а сензитивы, истероиды, гипертимы, напротив, смотрят сериалы именно потому, что там нет "сопротивления материала".

Философия и шизоид – "близнецы-братья", почти как в свое время "Ленин и партия". Это паранойяльного человека не очень интересует, материя порождает дух или дух материю… А шизоиду важно именно это. Для них неприемлем "четвертый тезис Маркса о Фейербахе": до сих пор философы объясняли мир, а надо его переделывать. Они не хотят ничего переделывать, но они пытаются все объяснить. Одни названия философских произведений чего стоят! "Мир как воля и представление" (Шопенгауэр), "Феноменология духа" (Гегель) и т. п. Их философские произведения трудно понимать, они написаны запутанным, темным языком, с массой недоговоренностей и иносказаний. В них, как и везде у шизоида, длинные словесные построения, состоящие из множества сложносочиненных и сложноподчиненных предложений, сдобренных многочисленными причастными и деепричастными оборотами, бесконечными вводными словами, пояснениями в скобках, тире, двоеточиями, многоточиями… У паранойяльного, напомним, наблюдается нечто сходное, но там иная мотивация. Паранойяльный настолько ценит свою мысль, что боится чего-то не донести до читателя. А шизоиду просто интересно самому разобраться в деталях и противоречиях.

Он впадает в эйфорию от мыслительной казуистики, любуется ею. "Небытие – инобытие бытия", "Бытия нет, есть небытие". В шизоидных философских произведениях трактуются самые общие категории: мир, бытие, дух, материя, развитие, причины, следствия…

Иногда философские произведения пишутся в литературно-художественной форме. Это романы, повести, рассказы. Но чаще это притчи, напичканные идеями начала и конца мира, бесконечности и вечности, нравственно-философскими проблемами.

Вот новелла Борхеса "Бессмертный": все искали реку бессмертия, а когда находили и становились бессмертными, то делали все, чтобы найти реку смерти. Или роман "Восстание ангелов" Франса: Люцифер, низвергнутый когда-то Богом в преисподнюю, готовит новое восстание падших ангелов, но видит вещий сон, в котором он, победивший, становится тем косным самодовольным Богом, против которого и замыслил новое восстание, – и решает навсегда остаться в преисподней.

Для истероида важна не сама философия, а все, что вокруг нее, общение по ее поводу. Для паранойяльного философия – основа и оправдание его опасной или полезной для общества деятельности. А сама по себе философия, сложная, непонятная, трудоемкая и для обывательского большинства "никчемная тень", эпифеномен, по-настоящему овладевает лишь умами шизоидов.

Творчество шизоида не предусматривает сиюсекундного и даже просто рассчитанного на ближайшее время результата. Вот и Герон сотни лет назад увидел, что висящий над огнем чайник отклоняется в сторону, противоположную струе пара. Повернул носик чайника из вертикального (по отношению к стенке чайника) в горизонтальное положение – чайник над огнем завертелся. Нам теперь-то понятно, что это реактивное движение.

И Королев идею Герона использовал для ракет – прагматичнее не придумаешь. Но придумалось это через многие сотни лет.

Так что шизоиды творят впрок. Из банка их вечных идей черпаются сегодня заводские технологии.

Творчество шизоидов как бы находится в свободном полете. Оно свободно витает от темы к теме, от ассоциации к ассоциации. Процесс творческого мышления непрерывен… Их озарения не столь ярки, шизоиды не придают им такого значения, как паранойяльные. Но этих догадок много, они мерцают, как звезды, далекие от нас, и когда-нибудь, пусть даже и очень не скоро, будут использованы прагматиками.

Шизоид творит не для человечества, а для себя и для таких же умников. Поэтому он часто творит "в стол", никому не показывает: ему интересно, и все. Ему не требуется сдвигать горы не надо сталкивать друг с другом классы, массы, сословия, не надо завоевывать страны и даже не надо "завоевывать друзей". В крайнем случае, считает шизоид, дотошный историк науки вытащит на свет божий фолианты и отыщет там алмазы его шизоида, идей. Это истероиду невыносимо творить в стол.

В то же время творчество шизоида часто безответственно. Его интересует идея в чистом виде, и он не только утоляет собственную жажду познания и творит за счет народа и государства, но и может натворить дел.

Возьмем такое порождение шизоидных гениев, как трансплантология, предназначенная вроде бы для спасения людей. Но кто же не знает, что трансплантология – это пересадка органов от бедных к богатым ? А шизоиды – как дети в песне Вадима Егорова: "Есть такой порошок, с ним взлетать хорошо, называется порох". Вот они и изобретают чертовы колеса, а потом все из-за них взлетают, и не на воздух, а и вовсе в безвоздушное пространство. (Вспомним также про вымышленного Булгаковым профессора Персикова в "Роковых яйцах" и про невымышленных Теллера и Оппенгей-мера с разработками атомной бомбы.)

Мы уже говорили, что результаты творчества гениальных шизоидов могут попасть в руки психопатических политиков. Что было бы, если бы Гейзенберг "вовремя" изготовил атомную бомбу для Гитлера? Но Гейзенберг только сделал вид, что создает ее. Ему мы обязаны относительно благополучным исходом войны. Он-то хорошо понимал, что "Чингисхан с телеграфом страшнее Чингисхана без телеграфа". Эта фраза принадлежит Герцену, который еще не подозревал о делении людей на шизоидов, паранойяльных и прочих…

Главное в творчестве шизоида – парадоксальность. "И гений – парадоксов друг". Что такое парадокс? "Казалось так, а оказалось так!" Причем казалось большинству, почти всем, а то и просто всем.

• Ведь некогда всем было ясно, что Солнце вертится вокруг Земли. Ведь так просто: Солнце встает на востоке, а заходит на западе. Как же можно было иначе думать, если Солнце одно (предположить, что их много, еще труднее). А шизоидному Копернику вопреки всеподавляющему большинству стало ясно, что Земля вертится вокруг Солнца.

• Всем вроде понятно, что счастье в том, чтобы обладать. А Фромм понял: счастье в том, чтобы быть (и он показывает, что это действительно так).

• Всем казалось, что нашей психикой управляет сознание; а Фрейд доказал, что очень часто сознанием правит бессознательное.

• Все считают, что цивилизация – благо, а Руссо звал назад к природе. Все считали, что знание – сила, а Екклесиаст полагал, что "во многой мудрости – много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь". В этом ключе я переиначил процитированную фразу Екклесиаста так: во многой печали – много мудрости (получился как бы парадокс на основе парадокса).

• Все считали, что страдание – плохо, а Франкл убеждает, что в страдании рождается глубинное понимание жизни.

В этой книге, как убеждается читатель, мелькают и мои парадоксальные высказывания, например о паранойяльном: "новый друг лучше старых двух"; или о психастеноиде: "семь раз отмерит и ни разу не отрежет"; об истероиде: "грешит, чтобы каяться".