Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде

Эли больше не было рядом, и то, что определяло его прежнюю жизнь, постепенно возвращалось к нему. Ему дадут пожизненное заключение, и он потратит его на чтение книг, которые не успел прочесть, всего того, что давно обещал себе прочитать.

Он перебирал в голове все книги Сельмы Лагерлёф, когда тихий скрип прервал его мысли. Он прислушался. Снова скрип. Звук шел от окна.

Он повернул голову, насколько это было возможно, и посмотрел в ту сторону. На фоне черного неба проступал более светлый овал, освещенный лучами ночника. Рядом с овалом возникло маленькое светлое пятно, покачалось из стороны в сторону. Рука. Ему махали рукой. Ладонь скользнула по стеклу, и послышался тот самый скрипучий звук.

Входи, любовь моя. Входи!

Но окно было заперто, и, даже если бы оно было открыто, его губы не смогли бы сложить слова, которые позволили бы Эли войти. Он мог бы, наверное, пригласить ее жестом, но он никогда толком не понимал, как это работает.

А может?..

Он осторожно спустил сначала одну ногу с кровати, затем другую. Попробовал встать. Ноги подкашивались, отказывая после десяти дней неподвижности. Он оперся о кровать, чуть не упав.

Трубка капельницы натянулась, оттягивая кожу там, где сидела игла. К ней подключили какую-то хитрую сигнализацию – вдоль всего шланга тянулся тонкий электрический провод. Стоит ему выдернуть наконечник – и сигнализация сработает. Он отвел руку назад, ослабляя натяжение, и повернулся к окну. Светлый овал все еще маячил в темноте, дожидаясь его.

Я должен это сделать!

Стойка капельницы была на колесиках, аккумулятор сигнализации был закреплен под пакетом. Хокан подтянул к себе стойку, ухватился за нее. Опираясь на нее, стал потихоньку подниматься. Осторожно сделал шаг. Комната поплыла перед его глазами. Он остановился. Прислушался. Дыхание охранника по-прежнему было ровным.

Муравьиными шажками он пересек комнату. При первом же скрипе колес он снова остановился и прислушался. Что-то подсказывало ему, что он видит Эли в последний раз, и он не хотел… все испортить.

Силы были на исходе, как после долгого марафона, когда он наконец добрел до окна и прижался к нему лицом, так что желатиновая пленка, покрывавшая кожу, размазалась по стеклу, и он снова почувствовал жжение.

Лишь пара сантиметров двойного стекла отделяла Хокана от его возлюбленной. Эли провела рукой по стеклу, словно лаская его изуродованное лицо. Хокан поднес глаз как можно ближе, и все равно черные глаза Эли стали расплываться, потеряли четкость.

Он думал, что слезные каналы были тоже выжжены, как и все остальное, но это оказалось не так. Слезы наполнили его глаз и ослепили его. Его искусственное веко не справлялось с работой, и ему пришлось осторожно провести здоровой рукой по глазу, в то время как тело сотрясалось от рыданий.

Его рука нащупала ручку створки. Повернула. Из дыры, некогда служившей ему носом, закапало на подоконник, когда ему удалось открыть окно.

Холодный воздух ворвался в палату. Еще немного – и охранник проснется, это был лишь вопрос времени. Хокан протянул здоровую руку Эли. Она вскарабкалась на подоконник, зажала его руку в ладонях и поцеловала. Прошептала: «Ну здравствуй, друг!»

Хокан медленно кивнул, давая понять, что он ее слышит. Затем высвободил свою ладонь и погладил Эли по щеке. Кожа под его рукой была как заледеневший шелк.

И на него снова накатило.

Он не станет гнить ни в какой тюрьме, погрузившись в бессмысленные буквы. Не станет терпеть унижения от других заключенных, в чьих глазах он совершил страшнейшее из преступлений. Он будет с Эли. Он…

Эли наклонилась к нему, скрючившись на подоконнике:

– Что я могу для тебя сделать?

Хокан отнял руку от ее щеки и указал на свое горло.

Эли покачала головой:

– Но ведь тогда мне придется… тебя убить. После.

Хокан провел рукой по ее лицу. Прикоснулся указательным пальцем к ее губам, застыл. Снова отнял руку.

Указал на свое горло.

Дыхание белым облаком вырывалось изо рта, но он не мерз. Через десять минут Оскар уже дошел до магазина. Луна следовала за ним от самого отцовского дома, играя в прятки за верхушками сосен. Оскар посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Он вычитал в расписании, висевшем в прихожей, что последний автобус в Норртелье уходит в половине первого.

Он пересек площадку перед магазином, залитую светом с бензоколонки, и двинулся в сторону Капелльшерсвеген. Он никогда раньше не ездил автостопом, и мама бы с ума сошла, если бы узнала. Сесть в машину с незнакомыми людьми…

Он ускорил шаг, миновав пару освещенных вилл. Там в тепле сидели люди, и им было хорошо. Дети спали в своих кроватях, не беспокоясь о том, что их вот-вот разбудят родители и станут нести какую-то чушь.

Это папа во всем виноват, а не я.

Он посмотрел на сапоги, которые все еще держал в руках, швырнул их в канаву и остановился. Сапоги лежали на снегу в лунном свете, как два темных комка земли.

Мама больше никогда меня к нему не пустит.

Папа обнаружит его отсутствие примерно через час. Бросится его искать по окрестностям, звать по имени. Потом позвонит маме. Позвонит? Наверное, да. Узнать, не звонил ли Оскар. Мама сразу услышит по голосу, что папа пьян, и устроит…

Стоп. Придумал!

Как только он доберется до Норртелье, он позвонит папе из автомата. Скажет, что уехал в Стокгольм и заночует у приятеля, а завтра как ни в чем не бывало придет домой к маме.

И папе урок, и головной боли удастся избежать.

Отлично. И еще…

Оскар спустился в канаву, поднял сапоги и, распихав их по карманам, продолжил путь. Вот теперь все было хорошо. Теперь Оскар сам решал, куда пойти, и луна дружелюбно подмигивала ему, освещая дорогу. Он помахал ей рукой и запел:

Дальше слов он не знал, так что стал просто напевать мелодию.

Через несколько сот метров на дороге появилась машина. Он услышал шум мотора задолго до ее появления и остановился, вытянув руку с оттопыренным большим пальцем. Машина проехала мимо, остановилась и дала задний ход. Дверь со стороны пассажирского сиденья открылась; за рулем сидела женщина чуть моложе его мамы. Бояться было нечего.

– Здравствуй. Тебе куда?

– В Стокгольм. Ну или в Норртелье.

– Я еду в Норртелье, так что… – Оскар наклонился, заглянув в машину. – Ой. А твои мама с папой знают, что ты здесь?

– Да. Папина машина сломалась, и… Короче, так получилось.

Женщина посмотрела на него, раздумывая.

– Ну ладно, садись.

– Спасибо!

Оскар сел в машину, закрыл дверь, и они тронулись с места.

– Тебе на автовокзал?

– Да, пожалуйста.

Оскар выпрямился на сиденье, радуясь теплу, растекавшемуся по телу, особенно по спине. Наверное, сиденье было с подогревом. Все оказалось проще, чем он думал. За окном проносились освещенные дома.

Ну и сидите там!

«С песнями, с плясками в Испанию и…» куда-то там еще.

–Ты живешь в Стокгольме?

– Да, в Блакеберге.

– Блакеберг… это где-то на западе, да?

– По-моему, да. Район называется Западный, так что наверное.

– Понятно. У тебя там какие-то дела?

– Да.

– Наверное, что-то важное, раз ты сорвался посреди ночи.

– Да. Очень.

В комнате стоял холод. Тело затекло после долгого сидения в неудобной позе. Охранник с хрустом потянулся, бросил взгляд на кровать – и тут же окончательно пришел в себя.

Пусто!.. Холод!.. Черт!

Он поднялся на дрожащих ногах, огляделся. Слава богу! Он не сбежал… Но как, черт возьми, он дотащился до окна?! И…

Это еще что?

Маньяк стоял, прислонившись к оконной раме, а у плеча громоздился какой-то черный комок. В прорези больничной рубашки белел голый зад. Охранник сделал шаг к окну и ахнул.