Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде

Потом они поели и, когда папа домыл посуду, сели играть в крестики-нолики.

Оскар любил вот так сидеть с отцом: листок в клеточку на узком столе, их головы, склоненные над бумагой, почти касаются друг друга. Потрескивание огня в печке.

У Оскара, как обычно, были крестики, у папы – нолики. Папа никогда не поддавался и до некоторых пор был непобедим, хотя время от времени Оскару и удавалось выиграть партию. Но теперь они играли на равных. Возможно, благодаря тому, что Оскар так увлекся кубиком Рубика.

Одна партия занимала чуть ли не половину листка, и это было Оскару на руку. Он хорошо просчитывал ходы, запоминая подходящие клеточки, куда при определенной последовательности папиных ходов можно было поставить крестик, и выдавал нападение за защиту.

Этим вечером выигрывал Оскар.

Три партии подряд были обведены в кружок с буквой «О» посредине, и только одна маленькая, за которой мысли Оскара были заняты другим, была помечена буквой «П». Оскар поставил очередной крестик, получив вилку из двух четверок – очевидное поражение отца, ведь он мог перекрыть ноликом лишь одну из них. Папа вздохнул и покачал головой:

– Да, похоже, нашелся и на меня достойный противник.

– Похоже на то.

Формальности ради папа блокировал ноликом одну четверку, а Оскар поставил пятый крестик в оставшемся ряду, обвел партию в кружок и аккуратно вывел букву «О». Папа почесал щетину и вытащил новый листок. Поднял ручку.

– Ну, уж на этот раз…

– Мечтать не вредно! Давай, ты начинаешь.

Четыре крестика и три нолика спустя раздался стук. Дверь распахнулась, и в прихожей послышался топот – кто-то отряхивал снег с сапог.

– Здорово, мужики!

Папа поднял глаза от листка, откинулся на спинку стула и выглянул в прихожую. Оскар сжал губы.

Только не это!

Папа кивнул гостю:

– Входи, входи!

– Благодарствую.

Мягкие шаги, будто кто-то шел в шерстяных носках по коридору. Через минуту в кухню вошел Янне со словами:

– Та-ак, сидите, значит, отдыхаете?

Папа жестом указал на Оскара:

– Да, ты же вроде знаком с моим пацаном?

– Ну еще бы, – ответил Янне. – Здорово, Оскар. Как жизнь?

– Хорошо.

Пока тебя не было. Валил бы ты отсюда.

Янне прошествовал к кухонному столу. Шерстяные носки сползли и болтались на ногах, как растянутые ласты. Он отодвинул стул и сел.

– В крестики-нолики режетесь?

– Да, только сын-то у меня теперь ас. Куда мне до него.

– Понимаю. Небось в городе руку набил? Ну что, может, тогда со мной сыграешь, а, Оскар?

Оскар покачал головой. Он даже не мог заставить себя посмотреть Янне в лицо, он и без того знал, что` увидит. Пьяные глаза, рот, растянутый в овечью улыбку, – да, Янне походил на старую овцу, и его светлые кучерявые волосы лишь усиливали сходство. Один из папиных «дружков» – и заклятый враг Оскара.

Янне потер руки с таким звуком, словно ладони его были покрыты наждаком, и в свете прихожей Оскар увидел, как на пол посыпались чешуйки кожи. Янне страдал каким-то кожным заболеванием, делавшим его похожим на гнилой красный апельсин, в особенности летом.

– Ну-ну. Сидите, значит? Тепло, светло, и мухи не кусают…

Всегда одно и то же. Вали отсюда со своей мерзкой мордой и старыми прибаутками.

–Пап, ну что, доиграем?

– Да, только у нас же гости…

– Ничего, играйте-играйте!

Янне откинулся на спинку стула с видом человека, которому совершенно некуда спешить. Оскар знал, что битва проиграна. Вечер окончен. Все будет как всегда.

Ему хотелось закричать, что-нибудь разбить, желательно морду Янне, когда отец подошел к буфету, достал бутылку и две рюмки и поставил их на стол. Янне потер руки, и в воздухе снова заплясали чешуйки.

– О, смотри-ка, кое-что, значит, имеется в закромах-то…

Оскар смотрел на листок с недоигранной партией.

Вот здесь он поставил бы следующий крестик.

Но на сегодня с этим покончено. Ни крестиков, ни ноликов. Ничего.

Папа принялся разливать, и водка с бульканьем полилась из бутылки. Узкий стеклянный конус наполнился прозрачной жидкостью. Рюмка в руке отца казалась такой маленькой и хрупкой. Почти незаметной.

И все равно ей удавалось все испортить. Все.

Оскар скомкал листок с незаконченной партией и бросил его в печку. Отец не протестовал. Они с Янне завели разговор о каком-то общем знакомом, сломавшем ногу. Потом поговорили о других известных им переломах, разлили по новой.

Оскар сидел перед открытой дверцей печи, наблюдая, как вспыхивает и обугливается листок. Потом принес остальные партии и тоже кинул их в огонь.

Папа с Янне взяли рюмки и бутылку и перебрались в большую комнату, папа позвал его «посидеть с ними, поговорить», и Оскар ответил: «Может, позже». Какое-то время посидел, глядя в огонь. Жар ласкал его лицо. Он встал, взял с кухонного стола чистую тетрадь в клеточку, вырвал из нее все страницы и поджег. Когда тетрадь, включая обложку, превратилась в пепел, он принес карандаши и тоже бросил их в печь.

Было в ночной больнице что-то особенное. Мод Карлберг за стойкой регистрации окинула взглядом почти пустой зал. Кафетерий и киоски были закрыты, лишь несколько посетителей скользили, как призраки, под высоким потолком.

В такой поздний час ей нравилось представлять, что она и только она блюдет покой гигантского здания больницы Дандерюд. Конечно же, это было не так. В случае проблемы ей стоило лишь нажать на кнопку, и в течение трех минут перед ней возникал охранник.

Чтобы скоротать время поздними вечерами, она изобрела одну игру.

Она придумывала профессию, место жительства и приблизительную биографию некоего абстрактного персонажа. Возможно, какую-нибудь болезнь. А потом примеряла все это на первого попавшегося человека. Часто результат оказывался по меньшей мере забавным.

Например, она выдумала пилота, проживающего на Гетгатан с двумя собаками, о которых во время командировок заботилась тайно влюбленная в пилота соседка (ну или сосед). Проблема пилота заключалась в том, что ему или ей мерещились зеленые человечки в красных колпачках, парящие в облаках, когда он/она сидел/сидела за штурвалом.

Дальше оставалось только ждать.

Через какое-то время могла появиться суровая старуха. Женщина-пилот. В свое время слишком увлеклась спиртным в маленьких бутылочках из бортового запаса, допилась до зеленых чертиков, ее уволили. Теперь сидит целыми днями дома с собаками. А сосед все так по ней и страдает.

Так Мод коротала долгие ночные часы.

Иногда она ругала себя за эту игру, мешающую воспринимать людей всерьез. Но ничего с собой поделать не могла. Вот и сейчас – сидела и ждала священника, питающего страсть к ревущим спортивным авто и имеющего склонность подвозить случайных попутчиков в надежде обратить их на путь истинный.

Мужчина или женщина? Молодой или старый? Как может выглядеть такой человек?

Мод положила подбородок на ладони и посмотрела на вход. Что-то маловато сегодня народу. Время посещений было закончено, а новые пациенты с обычными субботними травмами, зачастую имеющими то или иное отношение к алкоголю, поступали в неотложку.

Вертушка дверей закрутилась. Вон он, святоша-автомобилист.

Но нет. Это был один из редких случаев, когда ей приходилось признать свое поражение. В дверях стоял ребенок. Хрупкая маленькая девочка лет десяти-двенадцати. Мод начала было выдумывать цепь событий, которые привели бы к тому, что эта девочка стала бы тем самым священником, но быстро перестала. У девочки был очень несчастный вид.

Девочка подошла к большой схеме больницы с разноцветными обозначениями проходов в то или другое отделение. Мало кто из взрослых мог разобраться в ней, что уж говорить про ребенка?

Мод перегнулась через стойку и тихо окликнула девочку:

– Тебе помочь?

Девочка обернулась, смущенно улыбнулась и двинулась к ней. Волосы ее были влажными, пара не успевших растаять снежинок белели на черных прядях. Она не потупилась, как часто делают дети, попав в незнакомую обстановку, – нет, темные печальные глаза смотрели прямо на Мод все то время, пока девочка приближалась к стойке. В голове Мод промелькнула мысль, четкая, как произнесенные слова: