Том 9. Пьесы 1882-1885 - Александр Островский

Елохов. Да какие у вас недостатки? Откуда им взяться? Ваши недостатки в другой женщине были бы достоинствами.

Ксения. Ах, нет, много недостатков. Вероятно, от воспитания. Мы с детства жили взаперти, время проводили все больше с прислугой, вот и наслушались.

Кочуев. Ну, какие же ты знаешь за собой недостатки? Назови, Ксения, хоть один!

Ксения. Я очень впечатлительна: что меня хоть немножко поразит днем, во всю ночь потом мне представляется и во сне и наяву. А то вдруг мне покажется, что у меня в комнате лягушка, которых я боюсь до смерти, или змея, и я похолодею и вся сожмусь, хотя очень хорошо знаю, что забраться им неоткуда.

Елохов. Нервы расстроены, вам нужно побольше моциона и почаще быть на воздухе.

Ксения. Вот и еще… Да уж это я и сказать совещусь…

Кочуев. Что такое? Что такое? Не стыдись, пожалуйста.

Елохов. Да что вы! Да посмотрите, у наших барынь-то какие привередничества бывают! Уж, вероятно, почище ваших.

Ксения. Знаешь что? Я боюсь людей.

Кочуев. Только-то? Да и надо их бояться; мало ли есть и дурных и злых?

Ксения. Да нет, не то, не то… Я так вдруг, без всякой причины, боюсь человека.

Кочуев. Как же это? Объясни!

Ксения. Вот, например, у тебя есть приятель Муругов…

Кочуев. Да, есть.

Ксения. Я не могу глядеть на него без содрогания.

Кочуев. Да это самый добрейший человек.

Елохов. Он мухи во всю свою жизнь не обидел и не обидит.

Ксения. Может быть, может быть; но как я увижу его, так мне кажется… мне кажется — поверишь ли? — что он пришел за душой моей…

Кочуев. Ксения, ты в бреду.

Ксения. Нет, я в полном рассудке. (Смеется.) Я думаю, это оттого, что у меня в детстве была книжка с картинками; я одной картинки очень боялась… Было нарисовано, как к одному бедняку приходит какой-то страшный человек и говорит: «Я пришел за душой твоей». Веришь ли, твой Муругов и этот страшный человек так похожи… Сходство поразительное!.. То же лицо, то же выражение…

Кочуев. Уж пора забыть эту книжку.

Ксения. Нет, вот не забываю. Я и книжки-то боялась, а посмотреть тянет; взгляну, спрячу книжку куда-нибудь подальше, да поскорей бежать из комнаты.

Елохов. Все-таки нервы, все одна причина.

Кочуев. Да, я вижу, с тобой возни много будет, пока твое здоровье в настоящий порядок приведешь. Ну, а еще какие недостатки у тебя?

Ксения. Да не знаю… много… Вот еще испуг постоянный… всего-то я боюсь: и стуку боюсь, и громкого разговора боюсь. И я вдруг или голос теряю, или память, так что ничего не помню, где я, зачем, и всему удивляюсь.

Входит Мардарий.

Мардарий. Господин Муругов!

Ксения. Ах! Вот уж я и помертвела.

Кочуев. Хочешь, я его у себя приму?

Ксения. Нет, не надо; я хочу пересилить себя.

Кочуев. Смотри, Ксения, не повредило бы это тебе.

Ксения. Нет, нет; это будет мой первый урок.

Кочуев (Мардарию). Проси сюда.

Мардарий уходит.

Ксения. Вот я и успокоилась.

Кочуев. Успокоилась, а голос-то дрожит. Что же ты обманываешь?

Входит Муругов.

Кочуев, Ксения, Елохов и Муругов.

Муругов. А, Ксения Васильевна! Вот уж не ожидали! (Подает ей руку.)

Ксения. Здравствуйте, Ардалион Мартыныч!

Муругов (Кочуеву). Вот и разгадка вашего затворничества! (Подает руку Кочуеву и Елохову.) Ну, понятное дело. Извините, что мы так настойчиво к вам приставали. Ксения Васильевна, вы так обрадовали нас своим приездом, что на этот раз мы охотно освобождаем вашего мужа в домашний отпуск. Но надеюсь, что вы не совсем отнимете его у нас. Не будьте так жестоки!

Ксения. Нет, нет, не берите его у меня.

Муругов. Ксения Васильевна, он член общества и нарушать своих обязанностей по отношению к кружку, к которому он принадлежит, не должен.

Ксения. Да какие же обязанности могут быть выше семейных?

Муругов. Да, семейные обязанности — это личное дело каждого человека, каждый должен их знать про себя, и они нисколько не должны мешать ни службе, ни отношению к обществу.

Ксения. Нет, нет, семейные обязанности выше всего. (Берет Кочуева за руку.) Я не отпущу его.

Муругов. Успокойтесь! Мы и не возьмем его у вас. Мы понимаем, какая это радость в доме — возвращение жены, и мы с глубоким уважением относимся к этой семейной радости.

Ксения. Да, и надо уважать, и надо.

Муругов. Но, Ксения Васильевна, мы живем не в юртах, не в кибитках, не в шатрах. Там действительно каждая юрта, каждый чум составляет свой отдельный мирок, из которого обитатели выползают на четвереньках только в большие праздники, чтобы всем обществом теплую оленью кровь пить. У нас и клубы, и собрания, и множество общественных учреждений.

Кочуев. Не спорьте с ней, Ардалион Мартыныч! У них своя логика, логика сердца.

Муругов. Извините меня, Ксения Васильевна, сделайте одолжение! Я и не думаю спорить. Да мне и спорить не о чем; мои мнения основаны на таком крепком фундаменте, что и не нуждаются в новых аргументах. Но я умею уважать и чужие убеждения. Одно только скажу, что требования Ксении Васильевны слишком высоки для нас, они нам не впору, — очень идеальны. И в истории немного найдется примеров тех чистых семейных добродетелей, каких желает Ксения Васильевна. Кто же? Вот идеальная пара, если верить Овидию: Филемон и Бавкида. Да ведь и они создание поэта.

Кочуев. Ха, ха, ха! Ксения, он нас с тобой называет Филемоном и Бавкидой.

Ксения. Разве это не хорошо?

Елохов. Ничего лучшего быть не может.

Муругов. Или вот создание другого поэта: Афанасий Иваныч и Пульхерия Ивановна.

Кочуев. Этим сравнением, Ардалион Мартыныч, можно и обидеться.

Муругов. Тоже идиллия.

Елохов. Ну, уж извините, Ардалион Мартыныч! Тут сходства нет; те ели очень жирно и много, и у них нервы были крепки.

Ксения. Вы уж очень строги к женщинам.

Кочуев. Нет, что ты? Он самый любезный кавалер, он только шутит.

Елохов. И очень многие дамы любят Ардалиона Мартыныча за это.

Кочуев. Да нельзя и не любить человека, который оживляет общество.

Муругов. Нет, Ксения Васильевна, я не строг к женщинам; я их люблю и очень многих уважаю глубоко. Вот у меня есть одна знакомая дама, жена адвоката; я очень уважаю ее, несмотря на все ее странности.

Ксения. А какие же у нее странности?

Муругов. Она минуты не может быть без мужа и очень печалится, что муж не берет ее с собой в окружной суд на кафедру. Я бы, говорит, никому не мешала; я бы глядела ему в глаза и держала за руку.

Ксения. Она дура?

Муругов. Нет, примерная жена и пишет стихи очень хорошо.

Кочуев. Видишь, как он мило рассказывает.

Ксения. Да, мило, только как-то больно делается.

Муругов. Ах, извините! Я и не воображал, что своими шутками доставлю вам какую-нибудь неприятность.

Ксения. Нет, ничего… Но я семью чту, как святыню, а вы ее так низко ставите.

Муругов. На свое место, Ксения Васильевна. Представьте, что солдату нужно воевать, а жена его не пускает. И жена, конечно, по-своему права; но ведь право и начальство, которое говорит ему: «Коли ты солдат, так тебе следует воевать, а не на печке лежать». Честь имею кланяться! Спешу к отправлению моих общественных обязанностей. Семьи нет, холост. Коли женюсь, так, может быть, и я заговорю так же, как вы. Позвольте прислать вам фруктов или цветов. Что вам угодно?

Кочуев. Присылайте фруктов! Неона, так мы съедим.

Муругов уходит. Кочуев его провожает.

Елохов. Ну, как вам показался наш Ардалион Мартыныч?

Ксения. Он умный, только страшный. Он страшней, чем прежде был. Не говорите мужу!

Кочуев возвращается.

Ксения, Елохов и Кочуев.

Кочуев. Ну, вот, не съел он тебя. Теперь ты его бояться не будешь?

Ксения. Нет, что его бояться!

Кочуев (берет руку Ксении). Говорит: «Что его бояться», а у самой руки поледенели. Ты больна, Ксения?

Ксения. Я не знаю… нет, не больна… Так, немного расстроена.

Кочуев. Как не больна? Ты на себя не похожа.