Генетик - Анатолий Маев

— Премного благодарен за откровенность! Будильник, совершенно определенно, угодил бы вам в лоб, вы бы немедленно обратились в дежурную больницу и рассказали о каком-то музыканте в банке под кроватью. Представляете картину? Ночь, музыкант в банке под кроватью… Вам бы поставили неправильный диагноз, ну, скажем, «алкогольный делирий», и выписали бы валерьянку. Через два дня, потеряв сознание, Вы бы упали у дверей соседки, чем перепугали бы ее кастрированного кота и девственницу-кошку. Те, вне всяких сомнений, стали бы орать и тем самым разбудили бы хозяйку, которая, собственно говоря, и спасла бы вам жизнь. Но ненадолго. Ненадолго, Еврухерий Николаевич! Потому что вас отвезли бы в Савеловскую больницу, где в отделении творческо-экспериментальной нейрохирургии практикант из Африки произвел бы вам трепанацию черепа по окружности. Полагаю, нет смысла продолжать дальше. Так вот, уважаемый Еврухерий Николаевич, а я лишен был бы, не имея возможности выступить на сеансе, который вы планируете дать через две недели в кинотеатре «Э. Пизод». А я никак не мог, права не имел сорвать потрясающее действо, которое произойдет на сцене! — эмоционально закончил свой монолог Семен Моисеевич, проявившись у двери соседней квартиры.

Еврухерий подозрительно посмотрел на сына Жозефины Пантен и ехидно произнес:

— Да откуда вы все это знаете? Может, и день смерти моей назвать можете?

Лицо «полуфранцуза-полуеврея» сделалось напряженно-тревожным и бледным:

— Жесточайший вопрос. Вы попали в точку — мне известно с точностью до секунды, когда ваше сердце остановится. И вы не представляете себе, какой кошмар день за днем, час за часом, минута за минутой приближаться к вашей кончине, зная конкретную дату. Я же это знаю — и с этим живу!

— При чем здесь вы? Я про себя спросил.

«Полуфранцуз-полуеврей» грустно произнес:

— Мы с вами умрем вместе, что изменить никоим образом невозможно.

Слушая собеседника, Макрицын по очереди открыл замки входной двери, занес через порог ногу. Голос Семена Моисеевича догнал его в дверном проеме:

— Ножки кровати сегодня же поставьте в банки с водой, саму кровать отодвиньте от стены, иначе представление может не состояться. И поменяйте стулья, Еврухерий Николаевич, настоятельно рекомендую. У вас же есть деньги! На кухне уже седьмой год томятся в банке с гречкой и на унитазе сзади, под трубой, в полиэтиленовом пакете. Я еще три места знаю, так что если запамятуете, обращайтесь, я подскажу: мне чужого не надо. Идите спать, Еврухерий Николаевич! Я буду с вами сегодня, друг мой…

Ввалившись в прихожую, Макрицын закрыл дверь на шпингалет. Потрясение было настолько сильным, что стены родной квартиры показались мрачными и неприветливыми. Холодный пот проступил по всему телу с головы до ног, капая с ушей и кончика носа. Ватные ноги грозили вот-вот подогнуться и уронить тело на грязный половик.

Кое-как ясновидящий дошел до ванной, желая смыть пот, открыл кран холодной воды, разделся, повернулся лицом к ванне и… с ужасом обнаружил, что ее нет. «Срочно спать, — приказал себе Еврухерий, — а то с ума сойду».

Медленно, по стенке, добрел до зала. Остатками разума понимая, что без отдыха до кровати не добраться, опустился на стул. Но не успел Макрицын толком ощутить жесткое сиденье, как раздался треск: спинка отлетела вместе с задними ножками. Он упал назад, затылком вниз, и только счастливая случайность спасла его: голова приземлилась аккурат на один из веников, валявшихся в комнате. Отделавшись легким ушибом, Макрицын попытался подняться, но вертикальное положение принять не удалось. На четвереньках, походя на пьяного бабуина, ясновидящий добрел до кровати и лег. Однако сон не приходил.

Мысли Еврухерия Николаевича менялись, как в калейдоскопе. Незавершенные и расплывчатые, внезапно исчезали и появлялись, дробились, плясали на границе реального и фантастического, получали абсолютно неправдоподобное развитие и улетучивались, чтобы через мгновение всплыть в иных обличиях. Они материализовались в сцены, состоящие из беспорядочных композиций, набранных фрагментами галлюцинаторных видений вперемешку с обрывками потрясших сознание реалий. Движение мыслей было настолько бурным и стремительным, что не оставалось никаких шансов ухватить хоть одну из них. Цветные силуэты вливались в черно-белые очертания, перетекали друг в друга. На их фоне образовывались темные пятна, которые увеличивались в размерах, превращались в воронкообразные вихревые потоки, засасывающие в себя остатки того, что называется разумом. Макрицын пробовал закрыть глаза, но становилось еще хуже: ему казалось, будто кровать проваливается и он остается висеть в воздухе, уязвимый со всех сторон.

Внезапно кошмар успокоился, легкая слабость заполнила конечности, обруч боли страшной силы обхватил голову и моментально исчез, оставив после себя тяжесть в лобной области. Еврухерий лежал неподвижно, глядя в одну точку, лишь изредка рефлекторно моргая. И вдруг его взгляд отметил, что в правом углу спальни появилась небольшая скамейка, а вместо стены обнаружился пейзаж: на небольшом островке посреди болотца, заросшего камышами и кувшинками, стояла осина с огромным дуплом, из которого высовывался Семен Моисеевич. «Коренной москвич» еще не успел и подумать, что бы все это значило, как совершенно неправдоподобным образом из глазниц вылетели глаза, по зигзагообразной траектории спустились к скамейке и зависли над ней, после чего развернулись и посмотрели друг на друга. Один подозрительно прищурился, другой застыл в удивлении. Сразу после этого изо рта целиком выскочила нижняя челюсть, а за ней и верхняя, представленная шестью мостами и съемными протезами. Будь составляющие части челюсти Семена Моисеевича покрупней, а зрение Еврухерия Николаевича поострей, то последний обязательно смог бы увидеть на золоте одного из мостов весьма необычную пробу, состоящую не из цифр, а одной-единственной фразы: «Истина — во рту: духовная пища кариес не вызывает!»

Между тем чудеса не прекращались. Неожиданно бескровно отделившаяся голова «полуфранцуза-полуеврея» полетела вниз, но замерла в воздухе. Следом из дупла выскочило туловище, одетое в деревенскую рубаху навыпуск и подпоясанные ремнем вычурные шаровары, заправленные в блестящие короткие хромовые сапоги. Туловище пробежало по потолку взад-вперед, сделало сальто в воздухе, прыгнуло на кровать Еврухерия, оттолкнулось и соединилось с головой. Семен Моисеевич в мгновение ока оказался сидящим на скамейке.

В голове у Макрицына закружилось, перед открытыми глазами по зигзагообразной траектории пролетела дюжина пестрых мошек в кокошниках и со значками «Ударница коммунистического труда». Картина стала расплываться, и ясновидящий забылся. Очнулся «коренной москвич» от странного шума и, открыв глаза, в очередной раз им не поверил: Семен Моисеевич все так же сидел на скамейке, а из дупла пыталась вылезти Ангелина Павловна, застрявшая в нем нижней частью дородного тела. Настойчивые попытки женщины преодолеть отчаянное сопротивление древесины порождали треск негодования упрямой осины. Через несколько секунд бывшая супруга Еврухерия уже сидела рядом с «полуфранцузом-полуевреем». Расстроенными струнами звенела в его руках невесть откуда взявшаяся гитара. Парочка принялась исполнять романсы. Ангелина Павловна спела «Я все еще его, безумная, люблю», на что гитарист недобрым взглядом уставился на нее и твердым, уверенным голосом исполнил «Вы полюбить меня должны», при этом слегка фальшивя на верхних нотах. Ангелина Павловна томно посмотрела на него и затянула «Не искушай меня без нужды». Этот романс откровенно не порадовал Семена Моисеевича. В ответ он надрывно прохрипел «В крови горит огонь желанья», после чего обнял женщину за талию.

Сразу же пейзаж исчез вместе с действующими лицами, и появилось некое здание с вывеской на входной двери «Клиника партийной сексологии». Макрицын успел прочитать название, и его глазам предстал кабинет, где сидел врач. На стене висел огромный плакат. «Вставай, проклятьем заклейменный!» — бросался в глаза призыв, под которыми была изображена обнаженная Ангелина Павловна с опущенным вниз указательным пальцем.

— Надо непременно разобраться с этим… — услышал Макрицын картавый голос, и перед ним материализовались двое: Семен Моисеевич и Велимир Ильич Лемин.

— Судя по всему, уж никак не меньше двадцати лет, как обрезанным ходите, и запамятовали? Как это можно запамятовать то, что каждый день по несколько раз видишь?

— Вы правы! Вы абсолютно правы, доктор! Сам удивлен чрезвычайно! Столько раз народу показывал, а сам не посмотрел…

Договорить Велимиру Ильичу не дала Ангелина Павловна, сошедшая к нему с плаката с таким томным выражением лица, какого Еврухерий не замечал за все годы совместной с ней жизни. Бывшая супруга Макрицына обхватила Лемина за шею и прилипла к его губам. После минуты горячего поцелуя дама принялась исполнять эротический танец, стараясь максимально откровенно демонстрировать свои прелести. Затем она вновь обхватила шею Велимира Ильича, и ее руки начали медленно сползать вниз.