Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра - Стефан Грабинский

Огромный, понурый, превыше горных вершин, он стоял; и лик козлиный, бородатый свела безграничная пытка; в глазах, огромных, глубоких, как бездна, мерцало великое, неизбывное страдание, беспредельное отчаяние отверженного от лика Божия. Как испокон веку, он закрыл рукой глубокими морщинами изборожденное чело и стонал. Чудовищную, волосатую грудь самого великого из бунтарей сотрясали детские рыдания…

— Господи! Почто ты отринул меня?

Вдруг пречудный свет озарил оцепенелые в мучениях черты, светлое пламя вспыхнуло меж козлиных рогов, и он воспрянул в потоках светлого милосердия. И чудесное превращение потрясло котловину и скалы: исчез омерзительный козел, и в огне и блеске, словно Феникс, возрожденный из пепла, к небу воспарил гигантский Адам-Люцифер…

Ослепленный нестерпимым светом, я упал лицом на землю и во второй раз потерял сознание…

….

….

Было около пяти пополудни, когда я с трудом разомкнул тяжелые веки. В окна избы заглянул грустный февральский закат и прочертил длинные красные полосы на полу…

Я лениво приподнялся на медвежьей шкуре, попытался встать. Однако ноги не слушались, будто пьяный, я покачнулся и оперся руками о стол. В голове гудело, во рту пересохло, лихорадило. Я облизал сухие губы, изо всех сил прижав ладони к бешено пульсирующим вискам: кровь струилась по артериям мощными толчками…

Налитые кровью глаза с мучительной белизны стены соскользнули на белорунную медвежью шкуру: обнаженная Кама еще спала. Полураскрытые губы вздрагивали легонько, словно две вишни от порывов крылатого ветра, ноги сжимались и разжимались в сладострастных судорогах. Впервые проснулось во мне отвращение. Я брезгливо отвернулся, обнаружив, что и сам обнажен, быстро оделся. Шум в голове постепенно утихал, сменяясь невыносимой болью. В ушах все еще тревожно звенела кровь. Я бросил взгляд на спящую, прикрыл шалью и выбежал из избы в поле. Свежий, схваченный морозцем воздух отрезвил меня. Я направился к городу даже не надев шляпы; пронизывающий ветер ударил в грудь, и мне вдруг сделалось холодно. Застегивая пальто под самый подбородок, я обнаружил пропажу медальона с Хеленкиным локоном.

— Неужели оставил в чертовой халупе?

Повернулся и пошел к избе: любой ценой необходимо вернуть медальон. Однако дойдя до обрыва, я не обнаружил избы. Там, где только что стоял домишко, оголился незаросший, ровный четырехугольник. Лишь одинокий ствол лещины с оборванными листьями грустно потрясал культями ветвей…

ПОД ДРУЧЬЮ

Дела мои складывались успешно, и я уже подумывал в ближайшем будущем назначить нашу свадьбу. Почти ежедневно встречаясь после полудня, мы с увлечением мечтали о будущих путешествиях, давая полную волю воображению. Порой Хеленка садилась за фортепиано и, убаюканная очарованием наших фантазий, играла мелодии моря — его мощные напевы. Укрывшись где-нибудь в углу салона в кресле, я часами вслушивался в гул волн, шипение пены или отдавался тихой меланхолии вечерних приливов. Мелодия моря сменялась то криком морской чайки, то песней тоскующего по любимой моряка, то сиреной уходящего из гавани парохода. И снова все поглощал безбрежный, раздольный ритм стихии…

Только недолго продолжались покойные счастливые минуты… Однажды Хеленка пожаловалась на боль в руке выше локтя. Рука вдруг опухла до самого плеча, образовался нарыв. Вызванный врач рекомендовал срочную операцию. Хеленка сопротивлялась, молила еще подождать. Вечером нарыв вскрылся. Вместе с гноем вышло несколько иголок, щепка и клубок черных нитей. Старая няня Хелены, Кася, увидев странные выделения, потянула меня за рукав в другую комнату.

— Сударь, нашей панне эти гадости кто-то «вбросил».

— Не понимаю.

— Заурочили, сударь, нашу паненку. Не смейтесь над старой бабой. Кто-то злой заурочил панну.

— Кася, вы плетете Бог весть что!

Но Кася не уступала.

— Коли говорю, заурочили, значит, так оно и есть. Разве кто слыхивал, чтоб этакие штуки сами оказались в теле? Ясно, панне позавидовала злая женщина, вот и вбрасывает…

Через несколько дней рана затянулась, не оставив следа. А вскоре образовался нарыв на лопатке, нагноение продолжалось целую неделю, когда же нарыв лопнул, вместе со сгустками крови и гноя вышли кусочки угля, старые ржавые шпильки и даже кусочек темно-зеленого сукна.

Врачи оказались бессильны предотвратить столь странное заболевание, я обратился за помощью к Вирушу. Он пришел, как всегда сосредоточенный, молча выслушал рассказ Хелены о течении болезни и осмотрел больные места.

— Предупреждаю, — наконец заговорил он, одновременно производя магнетические пассы от средоточия нарывов к конечностям, — пока что я вылечу вас лишь временно; сейчас не удастся излечить окончательно. Однако надеюсь, — добавил он с мягкой улыбкой, отечески погладив ее светлую головку, — пожалуй, даже уверен — через некоторое время, возможно, даже вскорости мне удастся ликвидировать болезнь.

— Я вам верю, — и Хеленка с полным доверием посмотрела в его добрые мудрые глаза.

— Ваша вера поможет мне, укрепит мои силы. Ежи, подержи правую руку!

Я выполнил поручение, легонько придержав руку за кисть. И тогда под пассами Анджея болезнетворная материя набрякла в большой сине-багровый нарыв на ключице и медленно начала спускаться от воспаленного центра по руке к ладони…

Я взглянул на Анджея. Он молча сосредоточил взгляд на больной, на лбу залегла глубокая морщина, руку он держал в нескольких сантиметрах от предплечья Хеленки.

— Progrediaris! — отдал он тихий, не терпящий промедления приказ. И опустил руку на несколько сантиметров ниже к локтю. Опухоль, послушная воле врачевателя, обмякла и вытянулась узкой красно-синей полосой к локтю.

— Porro! — снова приказал он.

Больная тихонько застонала.

— Больно…

— Сейчас наступит облегчение, — успокаивал Анджей, держа свою руку над сгибом локтя. — Обычно суставы более болезненны… Porro!

Гнойная полоса опустилась ниже, к ладони.

— А теперь, Ежи, поддержи, пожалуйста, повыше, у плеча.

— Не больно? — спросил я, осторожно придерживая Хеленкину руку, где только что пылал огромный гнойник.

— Нисколько, — ответила она, чудесно залившись румянцем.

А Вируш тем временем подвел больную субстанцию к пальцам. Через пятнадцать минут лопнули нарывы на указательном и среднем пальцах, вместе с кровью и гноем вышли осколки стекла. Вируш промыл раны сулемой и, натерев ладонь больной какой-то мазью, наложил повязку.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, закончив операцию.