Плач кукушонка - Вольдемар Грилелави

31

Веселая капель радовала сердце. Света грызла последние картофелины и с надеждой любовалась весенним солнцем и капелью. Суровая южная зима решила подольше поиздеваться и два с лишним месяца сыпала снегом и морозом, испытывая на прочность не только Светлану, но и всю живую природу. Казалось, что она навечно поселилась в Ушарале, но вот внезапный теплый ветер и солнце обрушились на снег, превращая его в кашу и теплый водный поток.

Еще пару дней, и можно отправляться на поиск бутылок. О хлебушке Света уже мечтала, как о далеком и несбыточном желании. А там повезет, и за прилавком окажется тетя Вера. Только бы хоть одну бутылочку отыскать. С пустыми руками она не пойдет. Она глянула в почти опустевший мешок и порадовалась, что очень вовремя солнышко пришло ей на помощь. Картошки хватит еще дней на пять, не больше. Растягивать нельзя, иначе сил даже спуститься не хватит.

Ждать, пока подсохнет почва, Светлана не стала, и, увязая в грязи, с трудом вытаскивая из липкой мокрой глинистой почвы полуразвалившиеся ботинки, она тщательно осматривала все кустики и канавки. И только через два с лишним часа, когда угасла последняя надежда, вся промокшая и продрогшая обнаружила всю испачканную, но целую бутылку.

Страшно уставшая, но безумно счастливая неслась с бесценным грузом в сторону магазина. И плевать было на косые взгляды прохожих, шарахающихся в стороны при встрече, на грубые реплики мальчишек. Она сегодня будет кушать хлебушек.

Везение продолжалось и дальше. В магазине почти никого не было, кроме одной покупательницы и двух продавщиц, одна из которых тетя Вера. Хотелось улыбнуться и сказать что-нибудь приятное, ласковое, но Света испугалась, что за эти дни разучилась говорить, и вместо хороших слов вырвутся из горла непонятные сипения и мычания. Она просто улыбнулась, протягивая пустую бутылку, и кивнула головой в сторону стеллажей с хлебом.

Тетя Вера неуверенно взяла бутылку, не отрывая удивленно-испуганного взгляда от, внезапно, откуда появившегося, видения, и, медленно оседая на стул, застонала:

— Божечка мой, господи, Светочка, живая ли ты?

Затем быстро вскочила, схватила у нее из рук сумку и натолкала полную хлеба.

— Миленькая моя, да как же ты выжила, где ты пропадала, родная моя, все уже похоронили тебя. Кушай, родная, и приходи еще, не надо бутылок, так приходи, только не пропадай.

Света с жадностью прижала сумку полную хлеба к груди и, благодарно кивая головой, пятилась к выходу. Затем бегом рванула к дому, все еще не веря в свалившуюся удачу. Это же она так надолго теперь с хлебом. Больше недели никаких хлопот. А к этому времени земля просохнет.

А тетя Вера постепенно возвращалась в нормальное состояние после перенесенного шока от увиденного кошмара. Не только появление самого ребенка, по слухам которого уже давно нет в живых. Сам вид Светланы вызывал ужас. Грязные сбитые в клочья волосы, заляпанные глиной платье и ботиночки. Но основное внимание привлекли руки и лицо. Настолько исхудавшие и изнеможенные длительными голоданиями и недоеданиями, что, казалось, желто-синеватая кожа просвечивались и могли в любое мгновение лопнуть, оголяя жилы и кости, на которых мяса уже не осталось. Но не ужас и страх внушал вид ребенка, а болезненную жалость и сострадание, и полное бессилие изменить ситуацию.

Света, давно привыкшая к своему, пугающему окружающих, виду, не очень сильно отреагировала на испуг и жалостливое бормотание продавщицы. Ее мысли были полностью заняты богатством сумки и задачей, безопасно донести его до своего убежища. Присутствие родителей, жильцов дома, не особо волновало. Он с трудом на костылях перемещался по двору, не предпринимая повторных попыток посещения ее убежища. А родительница, его жена, все чаще и все пьянее еле добиралась до крыльца, крича в открытую дверь матом, извещая о своем существовании, прячась на многие дни внутри дома.

Видать, зима им тоже далась не сладко. По холодной трубе было ясно об отсутствии тепла в доме. Некогда и некому печь протопить. И нечем, поскольку вся имеющаяся наличность пропивалась. Без закуски и без бутылок. Они пили брагу, и запахи ее брожения проникали даже на чердак. Кислые, вонючие, тошнотворные. Они навсегда поселились в ее доме. Дедушка сделал внучке недоступный подарок. Даже если она сумеет дожить до самостоятельного возраста, до взрослого, все равно уже никогда не сможет жить в этом доме. Он воняет и отталкивает. Отторгает. Пусть в нем, сколько смогут, живут родители.

"Милые бабушка и дедушка. Зиму я пережила, значит, еще год сумею прожить. Если бы вы знали, как трудно и невыносимо голодно и холодно жилось все эти дни. Я уже собиралась помирать, но вода снова не приняла меня. Хочется кому-то, чтобы я жила. Не берет меня смерть. Не холод и снег оказались опасны, как боялась я при подготовке к зиме. Они, родители, уничтожили мои запасы и зимнюю одежду. А еще твою, бабуля, хозяюшку, благодаря которой я могла обновлять гардероб. Сейчас просто не знаю, что делать. Может попросить у тети Веры иголку с ниткой, а еще ножнички. Купить все это я не осилю. Но главное, что зима закончилась, и я, наконец-то, немного, согрелась. Дождусь теплейших дней, потом перестираю одежду. И самой пора искупаться. А то своим видом перепугала тетю Веру. А мне ее пугать не хотелось. Она хорошая, добрая и жалеет меня. Вот сколько хлеба надавала. Надолго хватит. А сына вашего бог наказал, сбросил вниз с лестницы, покалечил. Он долго лежал в больнице. А она тоже где-то пропадала, так что жилось мне тихо, без помех. Спасибо дяде Мише и скользкому крыльцу. Он ведь сразу понял, кто стащил мешок с картошкой. След остался, когда я волокла его по снегу. А как я его затащила наверх по лестнице, так сама до сих пор не могу понять. Он ведь был таким тяжелым, что даже по чердаку я его с трудом передвигала. А здесь одним махом, что дядя Миша с тетей Женей не успели даже из дому выйти. Но, видать, картошка им не так нужна была, как мне. Если вырасту, обязательно отблагодарю. Не знаю как, но я очень благодарна и им, и тете Вере. А на других не обижаюсь. У них свои хлопоты, и никакого дела до маленькой уродины у них нет. Вспоминаю Альберта. Это единственный человечек, с кем я за два года по-настоящему общалась. И он меня слушал, как равную, не обращая внимания на уродство и неопрятность. И мне рассказывал про себя, про дом, про школу. Смешной такой, в школу не любил ходить. Если бы мне кто позволил, я бы в таком виде бегала. Это ведь так здорово сидеть за партой, слушать все новое, неизвестное, интересное. А ему не хотелось. Где он сейчас? Мамка с папкой поругались, вот его и увезли. А мои не ругаются, у меня их просто нет. А так же хотелось бы, чтобы кто-нибудь увез, позаботился о тебе, приласкал, просто поговорил. На беду вы уговорили их родить меня. И вы ушли, и мне плохо. Видно, не надо было появляться мне на этом свете. Для беды и для страданий подарена мне эта жизнь. И так подарена крепко, что назад не возвращается. Я очень хочу выжить, так как больше всего на свете я хочу любить какого-нибудь маленького человечка, наверное, дочурку. Она ведь будет у меня, если я стану взрослой".