Нейропат - Р. Скотт Бэккер

— Кто тебя ненавидит? — с любопытством спросила Рипли.

Томас был поражен. Неужели он говорил вслух?

— Никто, моя сладкая, — сказал он. — Так, бормочу себе под нос.

Никто, никто из них не может считать себя в безопасности. Ни Рипли, ни Нора, ни даже Миа или Сэм. Нейл явится за ними.

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?»

«Мысли ясно. Мысли трезво».

Нейл не разыгрывал Куртца перед своим Марлоу, он разыгрывал Бога перед своим Иовом. Он был одержим. Непонятно почему причиной одержимости Нейла стал его лучший друг. Каким-то образом ему удалось развить в себе, взлелеять и скрыть свою психопатическую навязчивую идею.

Томас изо всех сил стиснул трясущиеся руки.

Контроль возвращался. Мир занял привычное место вне аквариума.

Один его старый преподаватель отстаивал мысль, что психологи это подлинные ловцы человеков. Великие сети ожидания, говорил он, сплачивали отдельных людей в общины. Когда же люди нарушали эти ожидания, требовался психолог, чтобы опутывать их все новыми и новыми сетями. Таким образом, утверждал он, все «Диагностическо-статистическое пособие по умственным расстройствам» было способом вовлекать непредвиденное в систему ожидаемого, дабы в корне уничтожить угрозу неожиданного. Нарушение рамок превращалось в симптомы. Предмет отвращения становился клиническим признаком.

«Выхода нет! — кричал он на всю аудиторию. — Это — подлинный девиз всей психологии».

Выхода нет.

Впервые Томас до конца понял, что имел в виду этот человек. Впервые он до конца понял Нейла Кэссиди. Нейл был сталкером[47] — немногим более презренного болвана в том, что касалось психических расстройств. Простым человеком, одержимым навязчивой идеей. Ручным. Маниакальным. Высокоорганизованным. Определенно психопатичным…

Расколоть его не представляло особого труда. Его можно было объяснить с любых точек зрения: социокультурных, научных, гуманистических, мотивационных…

Дурак, подумал Томас. Дурак! Полный кретин! Как мог он не заметить этого?!

Он посмотрел на чистый от пыли квадрат, где когда-то стояла его медная настольная лампа. Он почти видел, как Нейл склонился над ней, выводя свои каракули www.semanticapocalypse.com на зеленом стекле. Почти видел его улыбку, искривленную злобным наслаждением. Нейл упивался знанием того, что другим только еще предстояло узнать, будь то черты характера, профессиональные или женские качества. Ничто не заводило его больше иронии. В колледже он достиг настоящего искусства, никого не обхаживая так, как тех, кто сам выставлял себя дураком. Томас тоже включился в эту игру — правда, с большой неохотой. Присутствовать при самообмане означало знать кого-либо лучше, чем он знал сам себя. И, хотя в каком-то смысле Томас превратил эту игру в профессию, он находил ее гораздо более тревожной, чем утешительной. Забавляться иронией было то же самое, что забавляться уязвимостью остальных, вышучивая их ранимые места. Поскольку все, включая Нейла, были такими же личностями, как все прочие, вышучивать уязвимые места прочих в равной степени означало вышучивать и собственные уязвимые места. Вот в чем был смысл. Томас понял, что Нейл играет в эти игры, чтобы развивать в себе чувство неуязвимости.

Величайший в мире самообман.

Томас пытался как-то заговорить с ним на эту тему, но одной из особенностей слепоты Нейла было то, что он считал себя всевидящим. Он никогда не переставал играть, никогда не переставал самодовольно ухмыляться над чужой забывчивостью, над правдой, скрытой именно там, где она была на виду у всех, — над заигрывающей женской улыбкой, над озадаченным молчанием друга…

Томаса пробрала дрожь. Он повернулся налево, к своему изношенному, вытертому постеру земной поверхности. Впадины и преломленные светотени на темных массивах. В продолговатом пятне света он заметил нарисованный фломастером маленький крестик… Но как?

«О боже мой…»

— Рипли!

— Да, папа?

— Давай-ка собирай свои вещички, радость моя.

Томас торопливо вел Рипли через лужайку. Почти бегом они приблизились к крыльцу Миа, и Томас довольно громко постучал в затянутую сеткой дверь.

— Миа!

— В чем дело, папа? — испуганно спросила Рипли.

Томас натянул черно-зеленую куртку, которую схватил, когда они выходили из дома. В воздухе, казалось, разлилась сухая прохлада, предшествующая осени.

— Когда мы зайдем, Рип, я хочу, чтобы ты пошла в дальнюю комнату и посмотрела телевизор, ладно?

— Но там же сейчас ничего не идет.

— Тогда поиграй во что-нибудь. Или посмотри фильм по видику. Любой, какой захочешь.

Рипли скосила на него глаза и в этот момент выглядела такой прелестной, что контроль моментально поколебался.

— Любой фильм?

— Любой. Только если это не…

— Привет-привет, — сказал Миа, летним видением возникая за сеткой.

Он открыл дверь, и Рипли мигом проскочила мимо него.

— Пожалуйста, заходите! — крикнул Миа ей вслед.

Затем повернулся к Томасу, недоумевая и, пожалуй, несколько раздосадованный.

— Прости, Миа, сейчас не время разводить церемонии, но мне нужно, чтобы ты еще немножко присмотрел за ней.

— Конечно-конечно. Что случилось?

— Я был идиотом. Полным идиотом.

Миа понимающе поглядел на Томаса.

— Заходи, — сказал он, осмотрев улицу.

Томас оцепенело проследовал за Миа на кухню. Остатки какого-то умеренного ужина — горшок и две тарелки, деревянная миска, изнутри облепленная поникшими листьями салата, — загромыхали на керамической столешнице.

— Значит, идиотом?

Томас уселся за их расшатанный древний стол.

— Нейл. Я был идиотом в отношении Нейла.

Миа поморщился.

— Я предчувствовал, что ты это скажешь… Но как ты?..

— Все это время я воспринимал его поступки буквально, по номиналу. Вычитывал во всех его сигналах именно тот смысл, который был ему нужен.

Миа пожал плечами.

— Ну и что? Он человек, который несет нам весть. Сумасшедший, конечно, однако с вполне конкретным заявлением.

— Все не так просто. Люди приписывают рациональный смысл всем своим поступкам. И тем более ярко выраженный, чем более их поведение отклоняется от нормы. И почти всегда это оказывается дерьмом, как сказал Фрейд.

Томасу уже встречались марксисты, не имеющие даже приблизительного понятия о психоанализе.

— Значит, ты хочешь сказать, что у Нейла все шиворот-навыворот?

— Именно. Наш спор, все доводы, смерть смысла — все чушь! Всего лишь безумный способ свихнувшегося человека скрыть свои подлинные мотивы.

— Подлинные мотивы…

— Да! Это же так просто, Миа! — Томас выдержал паузу, чтобы собраться с мыслями. — Весь смысл спора, который ведет Нейл, в отрицании его ненависти. Нигилизм это всего лишь способ, предлог узаконить вред, причиняемый мне.

— Ненависть? — Миа провел ладонью по коротко остриженному черепу. — Но почему он ненавидит тебя?

— Чтобы подавить свой стыд…

— Но чего ему стыдиться?

— Потому что он влюблен.

— Влюблен? В кого?

— В меня.

Миа наморщил лоб, задержав ладонь на голове:

— Ты уверен?

— Я понимаю, как это звучит. Но все три года, что мы провели в Принстоне, мы были очень впечатлительны и близки. Сейчас даже страшно подумать, сколько ниточек связывало нас. Я проникся к Нейлу братской любовью… а он, мне кажется, полюбил меня больше… Как любовник… — Только сейчас Томас понял, что наклонился вперед, будто хочет схватить Миа за плечи. — Разве не ясно? Вот почему он соблазнил Нору. Во-первых, чтобы отомстить за себя, а во-вторых, чтобы доказать себе, что никакой мести и не нужно!

Миа скептически поглядел на него, провел ладонью по щетинистой щеке.

— Не знаю, Томми.

— Что ты имеешь в виду? — Пронзительные нотки, с которыми Томас сказал это, заставили его понять, как отчаянно ему хотелось быть правым.

— Нейл? Гей? — Миа отрицательно покачал головой. — Нет… В мою сторону он вообще ни разу не взглянул, хотя, уж поверь мне, мы с Биллом не раз к нему подъезжали.

— Да брось, Миа. У вас, геев, только и разговоров про то, как кого-нибудь «макнуть» да «кинуть палку».

— В этом-то все и дело: было яснее ясного, «ученый» он или нет — по крайней мере, для нас — Миа помолчал, потом сочувственно пожал плечами. — В тихом омуте черти водятся… и не я один так думаю… — Он помолчал, потом стал все более испытующе вглядываться в Томаса. — Но какое отношение это имеет к тому, что ты снова решил оставить у меня Рип? Почему просто не позвонить Сэм и не сказать, что у тебя появились новые мотивы?

Сердце гулко забилось в груди у Томаса.

— Мне кажется, я знаю, Миа.

— Что знаешь?

Томас судорожно сглотнул и сказал на последнем дыхании: