Прогулка без морали - Наталия Рощина

— Спасибо, осторожно на дороге. Целуй Валю.

— Обязательно. Всего доброго, Евгений Федорович. — Белов крепко пожал руку Ермолова. — Поехали, Володя.

Машина быстро набрала ход. «Девятка» легко преодолела расквашенную после недавнего дождя дорогу. Вадим оглянулся: Степанида, скрестив руки под грудью, смотрела им вслед. Ее фигура становилась все меньше, а последний, крутой поворот поставил точку в долгом прощании. Белов не предполагал, что в последний раз видит эту женщину живой. Судьба каждого предопределена, и наверняка Степанида чувствовала приближающийся конец. Поэтому и отказалась ехать в Горинск на глаза дочери. Вадима она еще могла провести, а ее — нет. Ни к чему в ее положении волноваться. Пусть все идет, как Богу угодно. Очередной приступ головокружения качнул женщину в сторону. Ермолов быстро оказался рядом, крепко взял ее под локоть, внимательно посмотрел на побледневшее лицо.

— Что с тобой, Степанида? Бледная как полотно. Устала, переволновалась?

— Худо мне, Евгений Федорович. Все внутри словно не мое, руки, ноги силу потеряли. Не в моих правилах жаловаться, слабинку дала.

— К врачу бы тебе. Отвезу в район, только скажи.

— Не нужно. Спасибо, справлюсь сама.

— Сама, сама! Подорвалась, поди. Поговорю со сменщицей твоей, чтоб два-три дня отдохнуть ты смогла.

— Ни к чему это, правда. Без работы я время проводить не привыкла. Если лягу в постель, боюсь, не встану больше.

— Да что за разговоры такие?! Пожалуюсь Вадиму, смотри.

— Не смейте! Валюше волноваться сейчас нельзя. Вот о чем думать нужно.

— Тайное всегда становится явным.

— Прописные истины, знаю. — Степанида снова почувствовала себя лучше, могла идти. — Пойду я. До завтра, Евгений Федорович.

Ермолов посмотрел, как она медленно, на негнущихся ногах направилась к воротам. Еще раз взглянула на него и закрыла их за собой, отгораживаясь от всех и вся. Закуривая сигарету, постоял с минуту и пошел в правление. Мысли все время возвращались к побледневшему лицу Степаниды. Ермолов замедлил шаг. Почему так происходит с их судьбами? Кому было бы хуже оттого, что стали бы они жить вместе? Отказ от собственного благополучия, во имя чего? В этот момент Ермолов почувствовал возрастающую неприязнь к мужчине, даже после смерти не отпускавшему от себя исстрадавшуюся женщину. Может, хочет он, глядя на нее с небес, скорейшей встречи?

Потом опомнился, бросил догоревший окурок. Кого это он вздумал обвинять? Никто ведь ее не принуждал хранить верность. А сердцу не прикажешь. Не люб он, Евгений Ермолов, женщине, сумевшей затмить для него всех. Своих чувств он не скрывал, но и не навязывал. Похоже, ждать ему больше нечего. Медленно поднимаясь по ступенькам крыльца, он вел рукой по влажным, холодным перилам. Таким же холодом веет и от Степаниды, когда он, расслабившись, смотрит на нее с благоговением. Ничего не будет, никогда. Ермолов взялся за ручку двери и вдруг ощутил, как мгновенно наполнились слезами глаза. Остановился, смахнул теплые ручейки, прокашлялся нарочито громко. Отчего так тяжело стало на душе? Наверное, от слов Степаниды. Она знает больше, чем говорит. Ермолов не хотел верить. Нужно будет поговорить с ней еще раз, серьезно, убедительно. Должна же она понять, что жизнь одна. Нельзя бросаться этим божьим даром. Евгений Федорович решил, что пришло его время. Некому обратить на нее сейчас внимания. Дочка далеко, да и близко была бы, что толку? Нынче дети своей жизнью живут и никого к ней не допускают, даже отца с матерью. Мужа нет, одна как былинка. С виду будто сильная, двужильная, а присмотрись… Ермолов закурил еще сигарету, стоя на крыльце правления. Поднял глаза к небу: серое, тяжелое, оно нависло над Смирнов-кой, обещая долгий, холодный дождь. Сентябрь подходил к концу. Бабье лето то ли было, то ли не было. Лето не баловало теплом, так что переход к осени оказался плавным, почти незаметным. Разве только по убранным полям и скажешь, что грядет «унылая пора, очей очарованье». Яркое солнце действует на него лучше любого лекарства. Сам ведь уже не мальчик, то одно болит, то другое беспокоит. А посмотришь в окно, прищуришься от ослепляющего света, — и легче на душе. Должно быть, и Степаниде такая серость за окном настроения и сил не прибавит. Надо будет навестить ее. Нельзя ей одной. И ему без нее никак. Выбросив дотлевшую в руках сигарету, Ермолов решительно шагнул в дом. Послышался веселый смех Кати, ворчание Кузьмича.

— Ну, что у вас тут за балаган? — Он притворился суровым, насупился и увидел, как удивленно уставились на него сослуживцы. Изменив выражение лица, покачал головой. — Двадцатый век на дворе, а вы как дикари. Что за ругательства я слышу, едва подойдя к дверям? Кузьмич, твой ангельский голосок спутать трудновато.

— Фантазируем, — развел руками Иван Кузьмич. — Рисуем картины райской жизни с появлением компьютера. Катерина у нас человек бесстрашный, молодой. Она с ним быстро разберется, в один момент.

Ермолов грустно улыбнулся, подумав, что даже с этой железной коробкой легче найти общий язык, чем за всю жизнь с дорогим сердцу человеком. Справедливо ли это?

О справедливости думал и Вадим по дороге в Горинск. Только его сомнения вращались не вокруг неразделенной любви, а вокруг призрачности людского благополучия, счастья. Бледное лицо Степаниды стояло у него Перед глазами, размытым призраком нависая над лобовым стеклом. Повороты разбитой дороги сменяли друг друга, а ее серые, потухшие глаза смотрели, не мигая, грустно, устало. Белов не был медиком, но сразу понял, что она больна. Чем — это вопрос, который не решается мгновенно. Однозначно — она нуждается в отдыхе и обследовании. Первое впечатление Вадима о ней было совершенно противоположно тому, сегодняшнему. Тогда от нее исходила энергия жизни, а теперь ледяное дыхание отчаяния. Хорошо, что Валя не видела ее такой. Нужно только по приезде домой твердо и уверенно отвечать на ее вопросы. Она стала такой впечатлительной последний месяц. Плакала, когда он сказал, что не возьмет ее с собой в Смирновку.

— Пойми, Валюша, я не могу брать на себя такую ответственность. Врач говорила, что тебе вообще лучше провести несколько дней под наблюдением в стационаре.

— Я не выношу больниц, — слезы полились у нее из глаз. Вадим устало вздохнул, допивая кофе. С каждым днем общаться с женой становилось все труднее. Она на глазах превращалась в слишком непредсказуемую особу. Белов утешал себя тем, что это пройдет.

— Не веди себя как ребенок. Скажи спасибо Веронике Сергеевне, она, словно наседка, спрятала тебя под крыло и оберегает как может. Если бы не ее вмешательство, кто стал бы тебя слушать? Здесь речь идет о здоровье малыша, а ты думаешь о своих «хочу-не хочу»! Не разочаровывай меня, Сергеевна.