Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

Вдруг новости из Москвы понеслись бурным потоком. Одного за другим, в порядке живой очереди, закопали там нескольких престарелых вождей. Грянула перестройка. Все чаще Бергер видел на улицах Женевы бывших соотечественников. Угрюмые и нелепо одетые, они смотрелись дикарями. По-немецки все они знали только «хенде хох», по-французски – «же не манж па сис жур» (снова привет великому Остапу). Тем не менее бумажники их были плотно набиты, и в Швейцарии они хотели двух вещей – купить швейцарские часы и открыть счет в швейцарском банке.

Гриша понял, что Клондайк преследует его. Он открыл контору, набрал шустрых помощников и затеял бизнес, обогащая русских визитеров консультациями относительно отличий инвестиционных банков от сберегательных и расчетных карт от кредитных. Через год он уже процветал, а потом очередная новость сразила его наповал. Радченко вновь пытался бежать, его снова изловили и снова довесили три года к сроку. Это судьба, понял Гриша, забрал себе радченковские деньги, перепоручил бизнес шустрым помощникам и стал осваивать волшебную стезю европейского плейбоя. Снобы Лазурного берега Франции часто могли видеть его белоснежный «Порше Каррера», в который месье Бергер подсаживал девочек, чтобы прокатить их с ревом в ту же Голландию (шесть часов бешеной езды по автобанам), где он практиковал все чаще не только раскуривание гашиша, но и употребление входящего в моду ЛСД, или «кислоты».

Все было как в сказке, пока однажды в дверь его, Гришиной, женевской квартиры не позвонили. На пороге он увидел глубокого старика с ужасным изможденным лицом цвета дна немытой пепельницы и глубоко запавшими строгими глазами.

– Узнаешь? – спросил старик в стиле Доцента из популярного фильма и в этом же стиле громко продул зуб.

Зубов, правда, не было у него, и волос тоже.

– Узнаю,– коротко ответил Бергер и впустил Радченко в свою квартиру.

Оказалось, перестройка облагодетельствовала не только швейцарского юриста, но и сибирского зека. Однажды его вызвали в спецчасть и коротко объяснили, что теперь в Российской Федерации купля-продажа валюты преступлением не считается. За что же я сижу, удивился Радченко. За побег, ответили ему. А теперь – иди. Как говорится, свободен...

Гриша тут оказался на высоте. Мгновенно он проплатил курс лечения в фешенебельном бернском санатории, включая диетолога, массажиста, дантиста, солярий и так далее. Пока Радченко приходил в себя, был продан и «Порше», и квартира в Цюрихе. Гриша рассчитался полностью, до последнего доллара, включая проценты с депозитов,– и остался ни с чем. Была еще контора консультаций, но шустрые помощники оказались в итоге не столь шустры и постепенно завалили дело, пока Гриша дрейфовал по странам Бенилюкса в марихуановом дыму. Расплодившиеся вокруг конкуренты из числа эмигрантов пятой волны забили в гробик его бизнеса последние гвозди.

Радченко, получив деньги, заплатил за второй курс лечения в том же санатории, а потом и за третий. Медсестры заведения, все как одна, пожилые строгие фрау, уже не пугались при виде изысканных татуировок, покрывавших изможденную плоть лагерного ветерана. Все наколки Радченко предполагал впоследствии выжечь лазером и оставить только свою любимую – два кораблика на руке, выше запястья. Каждый кораблик символизировал одну попытку побега. По выходным Радченко покидал санаторий – он полюбил поездки на такси до Амстердама, где выкуривал в кафе-шопе сладкий джойнт, а потом бродил по району красных фонарей. Там он и умер – менее чем через три месяца после выхода из лагеря. Вероятно, от передозировки счастья.

Где хранились его деньги – осталось тайной.

От такой космической несправедливости Гриша Бергер впал в тяжелейшую депрессию и заторчал на «кислоте». Он стал пробавляться случайными заработками, по полгода пропадая в том же Амстердаме. Потом знакомые научили его легкому и простому способу разбогатеть: «кислоту» можно было не только употреблять самому, но и возить на продажу в ту же Россию.

Гриша купил товар, взял билет на теплоход до Питера и вернулся на Родину.

Родина встретила блудного сына суровыми объятиями: его взяли на третий день.

– Ну, и как она тебе? – спросил я.

– Кто, пардон?

– Родина. После стольких лет разлуки. Гриша пожал плечами.

– Не скажу, что полное шайзе. Что-то понравилось, что-то нет. Сложно ответить вот так сразу... К тому же я все время под кайфом был, пока не арестовали. Говорят,– вдруг оживился Гриша,– я самое интересное не застал! А правда, что танки один раз даже в Москву приехали и по Кремлю стреляли?

– Не один, а два раза, – благодушно поправил я, извлекая подаренный Фролом сверток с чайной заваркой. – И не по Кремлю. По Белому дому. Это большая разница. Очень большая. Чифирнем?

– Благодарствую,– покачал Гриша головой. – Кофеин – лоу-класс драг.

– А я люблю. Бодрит, знаешь ли... К тому же под рукой все равно нет другого яда.

– Кстати... – Гриша помедлил. – Меня вот что интересует... А кого здесь все-таки повесили?

– Повесили? – удивился я. – Кого повесили?

– Ну, если дошло до того, что танки приехали аж в Москву, виновников потом обязательно должны были повесить...

Я улыбнулся, но вдруг понял, что Гриша, в общем, прав, и мрачно ответил:

– Никого тут не повесили. За все годы перестройки. Поставили все с ног на голову, потом с головы на ноги, три раза ограбили, пять раз кинули, десять раз обманули – но не повесили никого. Ни единого человека. Не отрубили головы, не посадили на кол, не вырвали ноздри, не четвертовали, не колесовали, не расстреляли...

Маленький швейцарец устроился поудобнее – с невероятно заинтересованным видом.

– Мон дье, кто же за все это ответил?

– Никто.

– Так не бывает,– убежденно сказал швейцарскоподданный. – Вот, например, немцы с большой помпой судили Хонеккера. Чехи объявили коммунистов вне закона. Болгары устроили в Мавзолее Георгия Димитрова общественный туалет. Румыны казнили Чаушеску вместе с женой. А как было тут?

– Никак,– ответил я.

– А высшие партийные бонзы? – не унимался маленький Гриша. – Фюреры? Партайгеноссен? ЦК КПСС? Идеологи? Что стало с ними?

– Ну не будут же они вешать и расстреливать друг друга. Зачем? Они сели и тихо договорились. Сейчас у каждого свой банк. Как банковали, так и банкуют. Так что ЦК КПСС жив. И прекрасно себя чувствует...

Я подул в кружку и сделал шумный долгий глоток. Горечь убогого пенитенциарного кайфа вдруг умилила меня и опечалила. Сильно застучало сердце. Чуть расфокусировалось зрение. Я поморщился и глотнул еще раз.

Такова жизнь – вчера пьешь «Чивас», а сегодня чифир. Или это не жизнь, а глупая буффонада, где сам ты одновременно и клоун, и зритель? И продавец билетиков в свой собственный жестокий цирк.

– Но меня это не возмущает,– продолжил я. – Мои папа и мама были коммунистами. Не фанатики. Обычные, рядовые члены партии. Если бы не перестройка, я тоже стал бы обладателем партбилета. И заметь, совсем не из карьерных соображений, а потому, что считаю коммунистическую идеологию передовой.

– Да,– задумчиво произнес Гриша. – Наверное, я слишком долго прожил в Европе...

Я сделал еще глоток.

– Возможно. Кстати, а как ты думаешь, Россия – это Европа или Азия?

Швейцарец бесшумно рассмеялся.

– А ты был в Европе?

– Никогда,– ответил я с сожалением.

– Съезди,– посоветовал Гриша. – И сам ответишь на свой вопрос...

Я помрачнел.

– Для этого надо освободиться из тюрьмы.

– Это неизбежно, мон шер.

– Надеюсь.

– Я вот уверен,– голос человечка сильно дрогнул,– что меня скоро отпустят. Или дадут срок, но маленький. Да, я ввез сюда наркотики. Да, я виноват. Но я знаю, что они мне много не дадут...

– А зачем ты мне рассказываешь про наркотики? – спросил я. – Вдруг я стукач? Вдруг я подсадной?

Гриша выдал осторожную улыбку.

– Вряд ли, майн камераде. Вот предыдущий мой сосед – тот явно был подсадной... Нищий... Передач не получал... Дважды судим... А на тебе спортивный костюм за пятьсот долларов и обувь за четыреста... И ведешь ты себя, как состоятельный юноша из хорошей семьи... Не забудь, что я бывший адвокат, хоть это было и давно. Я милицейских осведомителей повидал достаточно. Любой неглупый образованный человек раскусит осведомителя в три минуты, поверь мне! Кроме того, какого черта мне бояться осведомителя, если меня взяли с поличным? Все, что их интересовало, я им сам рассказал. Чистосердечно признался... Лишь бы посадили в «Лефортово»... а не в какую-нибудь грязную «Бутырку»... в ад для дураков...

Беседа прервалась сама собой. Очевидно, Гриша давно не ел колбасы, не пил крепкого чая и не курил хороших сигарет. Получив в течение нескольких часов то, другое и третье, он пресытился, оказался полностью удовлетворен и задремал. Лег и я. Впервые за много дней обойдясь без вечерней медитации.

«Боже мой,– думал я, ворочаясь на тощем блине матраса,– какие дела творятся в мире! Какие авантюры и приключения! Люди перевозят алмазы через три границы под собственной кожей! А я буду осваивать технологии философического смирения? Заботиться о кровообращении собственного мозга? Не значит ли это, что я уже смирился? Что тюрьма побеждает меня? А не взять ли мне пример с лихого валютчика Радченко? Почему бы и нет? Что ждет меня впереди? Шесть или семь лет общего режима? Весь остаток молодости! Не лучше ли бросить все и бежать при первой же возможности?»