Петербургский изгнанник. Книга вторая - Александр Шмаков

Тунгус с удовольствием прищёлкнул языком, сделал несколько притоптываний ногой и, довольный Радищевым, сказал:

— Так и будет, друга!

Через день у ворот Илимска собрались все тунгусы стойбища и шаман Семи-Кангаласских родов совершил своё заклинание злых духов саарги. Прежде чем начался обряд, на небольшой площадке водрузили подобие священного дерева «тууру». Это была длинная лиственничная жердь с несколькими перекладинами, на одной из которых прикрепили белую материю, а на другой подвесили шкуру жертвенного оленя.

Вся семья Радищева присутствовала на заклинании злых духов тунгусским шаманом. Грязные, седые космы шамана закрывали стеклянно-безжизненные глаза, косо поставленные на желтовато-бледном и измождённом лице, изрезанном глубокими морщинами. Лицо старика напоминало одряхлевший гриб, высохший на корню. Беззубый рот шамана то и дело извергал неистовые дикие звуки, скорее похожие на звериный рёв, чем на человеческий голос.

На шамане была одета сшитая мешком длинная, как рубище, одежда из шкур, увешанная всевозможными предметами культа: заячьими лапами, черепами белок, рыбьими и волчьими зубами, деревянными божками, медными и жестяными побрякушками, разноцветными тряпками. Шаман дико прыгал, корчился, кричал, и всё, что было подвешено на его одеянии, гремело, бренчало, производя невообразимый шум. На голове шамана к деревянному обручу были привязаны беличьи и лисьи хвосты и, когда старик бешено крутился, они развевались, придавая и без того страшному выражению его лица совсем безумный вид.

Вокруг сидели притихшие тунгусы, слушая таинственные заклинания шамана. Они тоже покачивались в такт движениям этого сумасшедше-вихляющегося человека, что-то бормотали и вскрикивали на своем языке, произнося какие-то нечленораздельные, невнятные гортанные звуки, больше похожие на взвизгивание.

Шаман с сухим лицом, сделавшимся зеленоватым, с развевающимся головным убором из пушистых хвостов, казалось изнемогал от бешенства и был готов свалиться от усталости. Но так только казалось. Быстрым движением он оторвал привязанного к одежде божка, напоминавшего маленького большеголового человечка — урода, поставил его к священному дереву «тууру» и, посмотрев на сидящих в кругу тунгусов бессмысленными глазами, взмахнул над головой плетью и опять закрутился в своём сумасшедшем танце, выкрикивая охрипшим голосом заклинание злым духам.

Елизавета Васильевна стояла, прижавшись к Радищеву. Суеверный страх при виде беснующегося шамана охватил и её. Присутствовать на таком представлении было любопытно, но в то же время и жутко. Дикое зрелище тунгусского обряда производило сильное впечатление на Рубановскую.

Александр Николаевич тоже был захвачен этим необычным зрелищем. Шаманство, которое простой народ считал призванием дьяволов и которое обычно являлось лишь обманом ещё тёмных, невежественных народов, Радищев понимал по-своему. Он считал, что этот языческий обряд, сохранившийся у народов Севера, имел цель — затуманить глаза легковерным людям и являлся ни чем иным, как одним из разнообразных способов выразить признание высшего могущества того существа, которое вселяло в них вечный страх и держало их в повиновении.

И именно эта сторона языческого обряда тунгусов представлялась Радищеву самой страшной и опасной. Она влияла на их уклад жизни и ума, была труднопреодолимым пережитком в их сознании, признаком дикой отсталости малых народов государства Российского. И Александр Николаевич убеждался ещё больше в том, что чем быстрее будут преодолены эти вековые традиции темноты, тем скорее Россия шагнёт по пути цивилизации. Но для этого нужно народовластие, свержение самодержавия.

А шаман, охваченный новым приступом неистовства, продолжал вихрем кружиться возле священного дерева. Он с жадностью хватал воздух широко раскрытым ртом, и коричневыми скрюченными пальцами держа бубен, бил по нему медвежьей лапой.

Елизавета Васильевна не заметила, как в неудержимом кружении шаман выхватил из-за пояса нож и разрезал себе руку. Она невольно вскрикнула, но шаман, наконец, словно истощив своё бешенство, затих, присел у священного дерева и липкой кровью, показавшейся на руке, намазал большеголового деревянного божка.

Заклинание злых духов саарги было закончено. Сидевшие в кругу тунгусы приподнялись и в заключение проплясали беспорядочный танец, всё ещё находясь под магическим воздействием заклинания шамана.

Вскоре у ворот Илимска все стихло; тунгусы уехали к себе в стойбище, собравшиеся посмотреть на обряд шаманства разошлись по домам. Молча возвращалась к себе семья Радищева, подавленная зрелищем тунгусского обряда. И только после того, как сгладились первые острые впечатления, Елизавета Васильевна с Александром Николаевичем, Степан с Настасьей и Дуняшей долго беседовали о заклинании шаманом злых духов.

Многое, что казалось на первый взгляд лёгким и простым, на деле представлялось трудным и сложным. Александр Николаевич перечитал и пересмотрел всю имеющуюся у него литературу по интересующему его вопросу. Единственный вывод, какой он сделал из прочитанного, сводился к тому, что народные способы лечения оспы удивительно сходились с научными, и не противоречили, а дополняли друг друга.

Ещё в древние времена было подмечено, что человек, раз перенёсший оспу, предохранялся от вторичного заболевания во время тяжёлых и опустошительных эпидемий. Уже индусы делали неглубокие разрезы на предплечьях, вводили в раны оспенную материю и тем предохраняли от болезни. Китайцы прививку оспы производили с помощью шёлковых нитей, пропитанных оспенной лимфой, которые затем проводились через кожу.

В трудах Вольно-Экономического общества также много говорилось об оспе. Эту болезнь называли «бичом народного здравия», и Общество издавало подробные наставления о прививании оспы. Всё чаще и чаще мелькали сообщения и о том, что прививка натуральной человеческой оспы лицу, переболевшему раньше коровьей оспой, не вызывает у него заболеваний. Об этом Радищев слышал рассказы раньше: сам народ своими всевозможными способами занимался оспопрививанием. Народ давно наталкивал врачей и учёных присмотреться к его способам оспопрививания, взять из него самое разумное и мудрое, обосновать и обобщить научно и вернуть в награду народу же, как справедливо им заслуженное. И мысли Александра Николаевича всё больше и больше сосредоточивались именно в этом направлении.

«Да, да, прививка должна производиться оспенной жидкостью, но что могло бы послужить ею? — рассуждал он. — Какая питательная среда могла бы поддержать существование невидимых телец оспы, содержащихся в оспенных гнойничках, струпах человеческой и коровьей оспы? Как получить такую оспенную жидкость, сохранить в ней свойства тельца, как размножить их, чтобы пользоваться подобным надёжным средством во всякое время и независимо от условий?»

Дело казалось за небольшим — подобрать умело ключ и открыть дверь, ведущую к тайне, ещё не разгаданной человеком.

«Нет, ничто не может устоять перед напором человеческого разума», — настойчиво внушал себе Александр Николаевич и размышлял вечерами, размышлял длинными ночами, стремясь найти разгадку тайны, поглотившей всё его внимание.

— Найти ключ — значит закрыть вход в могилу, в которую преждевременно смерть уносит тысячи жизней. Страшную, зловредную болезнь надо сделать подвластной эскулапам».

Елизавета Васильевна, часто заглядывавшая в кабинет Радищева, заставала его в глубоком раздумье. Она знала, какие мысли тревожили и беспокоили его в эти бессонные ночи. Ей хотелось быть чем-то полезной ему, но чем, она не представляла.

Александр Николаевич, отвлекаясь от упорных поисков ответа на заинтересовавший его вопрос, говорил Елизавете Васильевне:

— Неужели всегда нужны века, чтобы научить человека быть мудрым…

— Ты похудел, Александр, — вглядываясь в него, говорила Рубановская, — твои глаза стали ещё больше, ещё привлекательнее…

Он смеялся.

— Глаза, как глаза, а устал я изрядно. Скоро Степанушка возвратится из бурятских улусов… Что-то он привезёт? — задумчиво произносил Радищев. — Разгадка тайны, Лизанька, в том, что лицу, переболевшему коровьей оспой, не страшна человеческая натуральная оспа…

— Почему?

— Ещё не ведаю, но подобное чудодейственное свойство и должна содержать оспенная жидкость. Но как найти сей бальзам, сохраняющий необходимое качество всегда?

— А ты немножечко отвлекись, Александр, от своей мысли, как бы забудь её на время, а потом со свежими силами и возьми её в полон, — добродушно улыбаясь, сказала Рубановская, — может быть и быстрее отгадку найдёшь…

— И то верно, — соглашался Александр Николаевич.

…Степан возвратился из бурятских улусов с важными и интересными наблюдениями. Он привёз бережно охраняемый материал коровьей оспы, с трудом им найденный у скотоводов-мунгалов. Не раздумывая, уверенный в успехе начатого дела, Александр Николаевич смело привил её Павлику, сынишке купца Прейна и подканцеляристу Аверке. Он внимательно следил за тем, как протекала в ослабленной форме болезнь у трёх разных по возрасту подростков.