Искушение прощением - Донна Леон

– Опережая ваш вопрос, скажу: нет, я ничего не получаю от бывшего мужа. О себе я не забочусь, только о Тео. Мой муж тоже доктор, он снова женился и сейчас работает в Дубае. Есть решение суда – он должен оплачивать половину стоимости лечебницы, – но он этого не делает. И пока он в Дубае, заставить его платить невозможно.

Для Брунетти Дубай был чем-то новеньким, но он знал массу таких случаев.

– Как я уже сказала, Венеция – город маленький, и во врачебной среде мою историю наверняка знают многие. Включая и доктора Донато. Два года назад, – а я уже пропустила несколько платежей за лечебницу Тео, – он пришел ко мне и предложил назначать пациентам один препарат с тем, чтобы он продавал им другой. Я отказалась и попросила его уйти. Думаю, я даже задрала нос и сказала, что поклялась не вредить пациентам, но Донато настаивал, что его замысел никому не причинит вреда.

Брунетти по опыту знал, что большинство людей, разговаривая с ним и зная, что он полицейский, так или иначе демонстрируют нервозность: ерзают на стуле, теребят волосы, прикасаются к лицу, сжимают руки. Дотторесса же Руберти смотрела ему в глаза и не шевелилась.

– И что же провизор вам предложил? – спросил комиссар.

– Сказал, что, если я буду выписывать самые дорогие препараты, он, в свою очередь, будет выбирать лучшие из дженериков и обещает, что мои пациенты получат именно их. Упакованы они будут, как более дорогостоящие препараты, и выглядеть будут в точности так же.

– Но как это возможно? – спросил Брунетти, хотя у него уже были подозрения на этот счет.

– Доктор Донато не захотел посвящать меня в подробности. Сказал только, что наладил связи с дилерами нескольких фармацевтических компаний и обещает, что эти лекарства будут качественными. – Дотторесса Руберти дала Брунетти время обдумать услышанное, затем сказала: – И когда я снова отказалась, он заверил меня, ничего прямо не утверждая, что коробочки будут от той же компании, что производит дорогие лекарства, с настоящими штрихкодами.

Брунетти кивнул: проверенная схема.

– И что он предложил вам взамен?

– Тридцать процентов от разницы между ценой, которую он в действительности платит за дженерик, и стоимостью более дорогого препарата, которую ему возмещает государство. Я настояла на том, чтобы пациент получал препарат, идентичный тому, который я выписала.

– А риск? – спросил Брунетти.

– Никакого. Пациент должен был получить лекарство в такой же коробочке и с тем же эффектом, что я указала в рецепте.

– И?

– Я попросила день на раздумья, пришла домой и превратилась, хотя я тогда еще не была с ним знакома, в Туллио Гаспарини.

– В смысле?

– В том смысле, что я целую ночь смотрела на цифры: сколько нужно заплатить за пять лет пребывания Тео в лечебнице? А за десять лет? И сколько я буду зарабатывать своей практикой, и хватит ли у меня денег. – Женщина посмотрела на Брунетти, глаза в глаза. – И цифры сказали мне: не хватит. Это значило, что Тео рано или поздно окажется в государственном учреждении.

И снова этот взгляд… Дотторесса Руберти не стала спрашивать, есть ли у него дети. Говорить, что, будучи матерью, она не могла сделать то-то и то-то. Просить войти в ее положение.

– На следующий день я заехала к доктору Донато в аптеку и сказала, что согласна, и он дал мне список препаратов, которые следовало прописывать при определенных болезнях. А еще сказал, что мне самой придется убеждать пациентов ходить к нему за лекарствами.

– На самую окраину Каннареджо, – произнес Брунетти.

Дотторесса подтвердила это взглядом и кивком: значит, полиции известно, где находится аптека доктора Донато.

– Именно так. На самую окраину Каннареджо.

– И когда он пришел к вам с новыми требованиями? – спросил Брунетти.

Она удивилась.

– Вы это знаете?

– Знаю типаж, – позволил себе заметить Брунетти.

– Да, именно так это и бывает, – ответила дотторесса Руберти и, помолчав немного, продолжила: – Через несколько месяцев доктор Донато попросил выписать рецепты на дорогостоящие препараты и просто отдать их ему, а не людям, которым эти рецепты предназначались. Думаю, он заранее прикинул, кто из моих пациентов с меньшей вероятностью заметит и запомнит, что ему прописано. А может, разузнал, кто из них живет один. Все, что от меня требовалось, – это написать рецепт, а доктор Донато их «обрабатывал»: без труда пропускал через систему и получал возмещение за лекарства, которых не продавал.

– Зато меньше хлопот вашим пациентам, – сказал Брунетти, думая о длинном пути, который приходилось проделывать некоторым старикам от дома до Каннареджо.

Дотторесса Руберти чуть подалась вперед, словно ожидая, что у этой реплики будет ироническакя концовка, и, когда ее не последовало, выпалила:

– И больше прибыли для меня!

Брунетти не прокомментировал ее слова, хотя ему и хотелось это сделать. Комиссару почему-то вспомнились уроки логики в личео и так любимые им логические ошибки – reductio ad absurdum[91]. Хотя… Абсурдное сравнение тут вполне уместно.

– Вот почему людям по полгода приходится ждать замены тазобедренного сустава?

Женщина подняла глаза – казалось, она вот-вот разозлится. Но, осознав, что вопрос этот – прямая провокация, почти шутка, ничего не ответила.

Тогда комиссар спросил:

– А если бы кто-то узнал, чем вы занимаетесь?

– Это невозможно, – сказала она с уверенностью. – О рецептах знали только дотторе Донато и я.

– Умно, – заметил Брунетти, и сейчас это слово прозвучало как ругательство.

– И встречается на каждом шагу, – добавила дотторесса.

– Но Гаспарини обо всем узнал, – проговорил наконец комиссар.

Дотторесса Руберти улыбнулась – едва заметной, жалкой улыбкой.

– К рецептам это не имеет никакого отношения. – И тут же добавила, словно это требовало уточнения: – По крайней мере, в том, что касается меня.

Брунетти позволил себе лишь тихо хмыкнуть.

Дотторесса Руберти схватилась за край стола и отодвинулась, прижимаясь спиной к спинке кресла.

– Все дело в алчности. Донато – человек алчный, и я разрешила себе закрыть на это глаза.

– Купоны? – предположил Брунетти, намекая на то, что ему кое-что известно.

– Да, – ответила она и тряхнула головой, как ему показалось, с искренним недоумением. – Ему было мало. Я понятия не имела о купонах и думала, что он надувает только государство. А потом оказалось, что и стариков тоже…

По ее тону было ясно, что для нее эти два вида мошенничества несравнимы.

– Как именно он их обманывал? – спросил Брунетти не потому, что не знал схемы доктора Донато, а чтобы узнать ее представления о надувательстве.

– Заставлял платить наличными, если они забывали дома рецепт, и давал купон, стоимость которого была эквивалентна цене лекарства. На восемьдесят евро. На шестьдесят. Или на сто шестьдесят. Не важно, лишь бы ему платили эти деньги. – И звенящим от раздражения голосом дотторесса продолжила: – А сам давал старику купон, платил два евро и проводил эту покупку по базе, оставляя себе уплаченную им сумму. К тому времени, когда пациенты возвращались за деньгами – через день, два, неделю или месяц, – они забывали, что им говорили, и тогда доктор Донато в своей задушевной манере начинал объяснять: он всего лишь пытался им помочь и с самого начала предупреждал, что купоны нельзя обменять на деньги или лекарства, а только на другие аптечные товары.

Дотторесса Руберти приложила руки к уголкам рта, слегка натянув кожу.

– О, он очень умен! Знает: старики никогда не признаются, что забыли, что он им рассказывал в первый раз! Ведь признаться – значит подтвердить мой диагноз, а многие не могут или не хотят с ним смириться.

Она убрала руки, и морщинки по обе стороны рта вернулись на место.

– А чтобы никто из них не заподозрил обмана или не рассказал кому-то, что он делает, Донато придумал эту хитрость с двадцатью процентами надбавки. И вместо того чтобы расстроиться из-за того, что они заплатили восемьдесят или пятьдесят