Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Доленга-Мостович Тадеуш

Тото помолчал, тогда неуверенно сказал:

— Ну, надо же нам как-то поладить. Хотя бы для того, чтобы это не выглядело так дико. Для отвода глаз.

— Ну что же, ладно, — согласилась я. — Только с одним условием…

— А именно?..

— Обещай мне, что мы будем говорить только о том, каким образом закончить наше знакомство, и ни о чем другом.

— Обещаю тебе это.

Через пять минут он пришел. Впервые я присмотрелась к нему вполне беспристрастно. Не понимаю, как я могла иметь с ним что-то общее. Он просто вульгарный. Естественно, на определенном уровне. Но вульгарный. Живой образ банальности. Мог бы служить формой для изготовления таких же, как он, лиц, лишенных какого-либо внутреннего содержания, урожденных аристократов, шаблонно воспитанных и никчемных.

Он поклонился мне, но руки не протянул: видимо, боялся, что я не подам своей. Это опасение было не напрасно. Я показала ему на кресло и села сама.

— Собственно говоря, — начал он, — после того, как ты не поздоровалась со мной, я не должен разговаривать с тобой. Однако признай…

— По-моему, — перебила я его, — ты не должен был делать этого еще раньше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что ты мог предупредить меня о спектакле, который устроил перед обществом, публично разгуливая с той дамочкой. Ты поступил так, что Мирский подумал обо мне бог знает что. Я выглядела в его глазах несчастным и покинутым жалким существом. Так не делают. Конечно, ты волен щеголять перед всей Криницей своими успехами у всех международных авантюристок, какие только есть на свете. Это твое дело. Но ты мог бы по крайней мере предупредить меня. Именно так я понимаю приличия.

— К сожалению, ты сама лишила меня такой возможности, — ответил он. — Вчера я раз пятьдесят тебе звонил. Ты даже не соизволила взять трубку. Несколько раз стучал в дверь. Ты не соизволила отозваться. Что же мне было делать?

— Мог позвонить утром…

— Да? Утром? А зачем? Лишь бы убедиться, что твое плохое настроение не прошло? Какая у меня была гарантия, что ты будешь так добра и захочешь со мной разговаривать? Я приехал к тебе и только ради тебя. Устал, не спал, а ты меня так принимаешь. Нет, моя дорогая. Я не имею в чем себя упрекнуть.

— Напрасно. Я так не считаю. Но это уже не имеет значения.

— Да, — вызывающе согласился он.

— Ну, а дальше что?

— Хотя нам себя и жаль… — начал он.

Я перебила его.

— Мне тебя нисколько не жалко.

— Ну ладно, все равно, как это назвать.

— Совсем не все равно. Если так, ты можешь сказать своим друзьям, что я просто в отчаянии.

— Ганка, — укоризненно посмотрел он на меня. — Ты же сам знаешь, что я никогда такого не сказал бы. Что я никогда и ни с кем не буду говорить о тебе иначе, чем с искренней симпатией.

— Я в этом совсем не уверена.

— Даю тебе слово. Не знаю, почему ты вдруг так возненавидела меня, но я сохраняю к тебе те же чувства, что и всегда.

Я подняла брови.

— Ах, вот это новость! У тебя были ко мне какие-то чувства? Никогда бы не подумала.

Тото нервно дернулся в кресле и сказал обиженно:

— Мы условились не говорить о прошлом.

— Это ты начал.

— Ну, хорошо. И довольно. Теперь я хочу предложить тебе поддерживать в дальнейшем такие отношения, которые не привлекали бы внимания. Ведь мы так часто встречаемся. Не говорю уже о Кринице, где живем в одном отеле, но и в Варшаве тоже. Зачем давать повод к сплетням? Надеюсь, это не будет тебе очень неприятно. Ведь приходится тебе здороваться со многими людьми, которые тебе безразличны, а то и несимпатичны. Так мы сможем избежать сплетен. А это самое важное. Я хочу лишь одного: сохранить видимость прежних отношений.

— Не знаю, как это будет выглядеть после всех твоих выходок. Хороша видимость, когда ты неожиданно публично набрасываешься на ту рыжую англичанку. А во время обеда не берешь на себя труд поздороваться со мной.

Он горячо возразил:

— Чтобы ты опять не ответила мне? Будь же справедлива. А если тебе досадно, что я провел немного времени с той пани, то я могу не делать этого.

— Мне? Мне досадно! Смех, да и только! Да что мне до того? Хотя бы ты родил с ней кучу детей… Твое самомнение переходит всякие границы. Как будто мне нечего делать, кроме как беспокоиться о том, что ты за кем-то ухаживаешь, или добиваешься чьего-то расположения?

Он был страшно зол, но молчал. Поэтому я заявила:

— Хорошо. Я согласна на твое предложение. При встречах будем вести себя, как прежде. Разумеется, только в присутствии посторонних. Но запомни: никого мы не обманем, если одновременно ты будешь выставляться напоказ с той женщиной. Кстати, это жертва немного бы тебе стоила. Я пробуду здесь самое большее день или два.

— Это мне вообще ничего не будет стоить, хотя бы потому, что я сегодня уезжаю.

— Уезжаешь? — удивилась я. — Почему?

— Странный вопрос. Ведь я приехал сюда только ради тебя.

Я недоверчиво посмотрела на него.

— А она? Она тоже уезжает?

Он заметно смутился.

— Понятия не имею. Откуда мне знать?

— Это было бы интересное стечение обстоятельств, — засмеялась я.

— Что? — возмутился он. — Ты подозреваешь, что мы с мисс Норман сговорились и едем вместе!

— Это меня не интересует, — пожала я плечами.

— У тебя нет сердца.

— О нет, мой милый. Есть, даже в избытке. Уж если мне чего не хватает или не хватало, так это трезвого ума, чтобы не давала сердцу свободы там, где не надо. А ты никогда не ценил меня надлежащим образом.

Он возмущенно вскочил.

— Я не ценил? Я? Да будь справедлива, Ганка! Я никого и ничего не ценил в жизни так, как тебя. И ты это знаешь лучше меня.

Правду говоря, он таки был прав. Он слишком проявлял свою любовь ко мне. Во всяком случае, такое беспощадное наказание за эту свою выходку не заслужил. Конечно, я и мысли не допускала простить ему это. Он меня оскорбил, а причиненных мне обид я забывать не умею, хотя совершенно не мстительная. Я сказала:

— Допустим, так было на самом деле. Но мы собирались говорить только о соблюдении приличий. Так как же с этим?.. Не считаешь ли ты, что было бы неплохо, если бы я пошла ужинать с тобой и со всей твоей компанией?

— Как это ужинать? Ведь я уезжаю еще до ужина.

— Да. У тебя было такое намерение. Но ничто тебя не вынуждает к немедленному отъезду.

Он заколебался.

— Да конечно… Хотя с другой стороны… собственно… некоторые дела требуют моего присутствия в Варшаве… Должен приехать пан Голембиевский с отчетом. Я сам назначил ему на завтра… Неудобно…

— Пан Голембиевский приезжает раз в неделю, — холодно заметила я, — и сидит в Варшаве по несколько дней. Может подождать.

— Да, впрочем, есть и другие дела. Я хотел бы уехать сегодня.

— Так и уедешь. Не думай, что я задерживаю тебя. Но прекрасно можно сделать это и после ужина.

Он вертелся в кресле, словно насаженный на вилку. Теперь я ничуть не сомневалась, что здесь причастна мисс Норман. Как видно, он пообещал подвезти ее своей машиной. Этого я ни в коем случае не могла допустить. Это был бы для нее слишком большой успех.

— Я уже приказал упаковать мои вещи, — вздохнул Тото.

— Так свели распаковать.

— И предупредил, что освобождаю номер. А людей понаехало столько, что его уже, видимо, кто-то ждет. У меня не будет где переночевать.

— А зачем тебе ночевать? Ведь ты уедешь до ночи. Я решила не уступать. Пусть та выдра знает, что мое слово здесь еще что-то значит. Тото был очень обеспокоен. Он неуверенно поглядывал в мою сторону и в душе, наверное, проклинал себя за то, что напросился на разговор со мной. Я знала, что ему не хватит смелости открыто настаивать на своем. Ненавижу этого мямлю. Настоящий мужчина на его месте просто заявил бы: «Я никогда не меняю своих намерений. Если ты хочешь сохранить видимость, пожалуйста. Спустимся сейчас же вместе к вечернему чаю и всем покажемся».

Тото крутил пуговицы на пиджаке и молчал.

Я спросила: