Бездна - Юрий Никитин

ещё нет согласия, надо ли оставшимся навязывать более высокие стандарты жизни… вы же сочтёте любое вмешательство ущемлением вашей свободы, это инстинкт… Но и оставлять вас копаться в этом… в этой жизни честно ли? Свобода ли то, как мы поступаем с вами, или же просто махнули на вас рукой и занимаемся своими делами… Я понятно говорю?

– Предельно, – заверил я. – Как чугунным молотом по темечку. И к какому выводу пришли?

Она грустно улыбнулась.

– Ни к какому. Сингуляры – всё те же люди, жаждут заниматься своими интересными делами, а не возиться… Не обижайся, но ситуация примерно та ж, что у вас с воскрешаемыми. Не хочется, но нравственный долг велит.

– И что он подсказывает?

Она чуточку сдвинула плечиками.

– Может быть, это просто уловка от нежелания заниматься тягостным и совсем неинтересным делом? В общем, пришли к выводу, что нужно оставить вас жить так, как хотите. Все равно найдёте, в чём нас обвинять, это понятно. А по-настоящему помогаем только тем, кто возжелает оставить праздную жизнь и рискнуть шагнуть в наш нелёгкий мир.

Я всё не решался повернуть голову и взглянуть ей прямо в глаза, посматриваю искоса, всё та же, милая и естественная, какие-то особые признаки сингулярства не вижу. Хотя, конечно, это для меня такая, на самом деле может во мгновение ока рассыпаться на мириады нанитов и собраться на другом конце галактики в облике ящера или чего-нить необычного, вроде шагающего экскаватора, может жить в открытом космосе, купаться в кипящей магме или бродить по ледяным просторам бозонных звезд, промчаться через сверхновую, словно нейтрино, и не опалить прическу…

Она сказала мягко:

– Я человек, Сиявуш. Всё во мне в сохранности. Просто добавилось кое-что ещё…

Я смолчал, и так понятно, что этого «кое-что» больше, чем имели древние боги, но амёбе не понять и не вообразить, что может человек, а человеку не осмыслить возможности сингуляров.

Она улыбнулась чуточку грустно, медленно растаяла в воздухе, только её взгляд некоторое время оставался в пространстве, как улыбка чеширского кота.

После общения с Вандой мой дом кажется и мне каким-то месопотамским, всё старинное, хоть и умное, бродят неуклюжие домашние роботы, даже пылесос бесшумно шуршит и по-детски деловито сообщает, какую комнату прочистил, а в какой не сумел отодвинуть диван, за ним спряталась высохшая косточка сливы, прилипла к плинтусу, даже мощная струя воздуха не отлепляет.

Сердце время от времени начинает стучать чаще, как только вспоминаю детали разговора, а кровь бросается в голову, словно решаю невесть какое сложное уравнение.

Гавгамел ощутил мой зов, хотя я не послал и даже не сформулировал, вышел из стены, раздвинув её, словно половинки бархатного занавеса на сцене императорского театра.

Щель за ним тут же сомкнулась с мягким чмокающим звуком, будто вытащил ногу из болота.

Я развел руками, мол, извини, нечаянно получилось насчет зова, он остановился передо мной, огромный и мускулистый, словно Сизиф, накачавший мускулатуру своим уникальным методом бодибилдинга.

– Что-то случилось?

Голос его прогремел настолько мощно, что им тоже можно лупать скалы и стены, а взгляд полон сочувствия и некого непонятного понимания, словно знает обо мне нечто такое, что я сам стараюсь не вспоминать.

– Да норм, – пробормотал я, хотя голос даже для меня прозвучал неубедительно. – Как бы вот…

– Весь горишь, – сообщил он. – Ветеринара вызвать?

Я вздохнул, а он, убедившись, что до серьёзного ещё далеко, опустился в мягкое кресло, что мгновенно превратилось в деревянное и неудобное, такие были разве что в эпоху древних хеттов, тоже мне Рахметов.

Взгляд его оставался прикованным к моему лицу, я сказал с досадой:

– Взялись же мы решать эту задачку!.. Без неё бы жили и жили. И всё было хорошо и спокойно.

– Да ну? – спросил он.

Я уловил недосказанное, закончил с напускной бодростью:

– Мы так считаем, значит, так и было. А это чёртово воскрешение – будто Тунгусский метеорит в муравьиную кучу размером с Эверест.

Он сказал понимающе:

– Верно, в нашем мире от проблем отвыкли. Это хорошо?

– В краткосрочном, – ответил я, – точно хорошо! И прекрасно. А для оценки чего-то подлиннее прожили ещё не вовсе. Данных для анализа с гулькин пенис.

Он хмыкнул.

– А что такое гулька? Ладно, не объясняй. Это для анализа ещё не, а так вообще? Аналитики из нас хреновые, сам знаешь.

– «Вообще» не считается, – огрызнулся я. – Это ты из-за этого «вообще» скалу пошёл лупать… Ну лупание вряд ли что-то вылупит.

Он бросил на меня испытующий взгляд, сам как фараон на троне, прямой и контролирующий каждую мышцу, лицо неподвижное, но в голосе прозвучало некоторое участие:

– Ты же знаешь, я был хорошим сисадмином. И мне было пофигу, в какой квартире живу и в какой столовке питаюсь.

Он бросил взгляд, полный иронии, на обстановку, мне стало чуточку стыдно. Когда-то натащил в неё всего и всякого, но осталось только потому, что некогда избавиться, а не потому, что я всё тот же пещерный вещевик.

– Помню, – ответил я. – Да и мне было пофигу… в общем-то. Просто жил, как усе. Вообще-то и теперь… снова.

– Главное, – напомнил он с грустью в голосе, – чтобы работа была интересной, помнишь? Пахали без выходных и отпуска. Потом автоматизация вломилась и в мою область, а я, замученный нагрузкой, сперва обрадовался по своей неизжитой дури. Жалование сохранили и даже повысили в виде БОДа, я сразу решил, что куплю участок земли, построю домик, как мечтает жена, поставлю большую теплицу, огородик, посажу сад, чтобы свои яблоки и всякие там груши, теперь вот околачиваю…

– Помню, – повторил я. – У тебя всё получилось, даже больше.

– Намного больше, – согласился он угрюмо, лицо потемнело, а брови сдвинулись над переносицей. – Настолько намного, что споначалу было даже неловко. Словно украл что-то. А потом в самом деле понравилось жарить шашлычки на природе, доставать холодное пиво из холодильника, чистить тараньку… А какие валтасаровы пиры научился закатывать! Лукулл бы удавился от зависти. Даже умею отличать коньяки по выдержке!

– Если нравится, то чего…

Он снова скользнул взглядом по комнате.

– Нравится то, над чем раньше смеялся. Мол, тупые мещане… Сейчас стал умнее, да? Разностороннее? Но почему стало хуже от того, что стало лучше?

– Капризный, – сказал я. – Лопай что дают.

Он посмотрел пристально, понял, что и я за шуточками прячу то, что не хочу произносить вслух.

– А ты?

Его взгляд был испытующий и строгий, я прикусил язык, шутливый тон сейчас неуместен, ответил с неохотой, словно вынуждаю себя раздеваться догола на людной улице:

– Не знаю. Похоже, просто несет по течению. Как