Туз в трудном положении - Джордж Мартин

– Сенатор!.. – возмущенно начал Тахион.

Грег рассмеялся, и в этом звуке было нечто резкое, маниакальное. Он обильно потел: дорогая рубашка потемнела под мышками от пота.

– Доктор, я прошу прощения за то, что обидел вас. Я говорю прямо, потому что я опасаюсь. За себя, это правда – но и за джокеров тоже. Если мы здесь проиграем, то все, зараженные дикой картой, проиграют тоже. Я уверен, что вы меня понимаете.

Губы Тахиона превратились в тонкую бескровную полоску, а на высоких скулах вспыхнул гневный румянец.

– Я понимаю лучше, чем кто-либо другой, сенатор. И вам следовало бы об этом помнить.

Тахион развернулся на носках изящным балетным движением и быстро направился к двери. Грег ожидал, что он остановится и добавит еще что-то, но он просто ушел, молча кивнув дежурящему за дверью Билли Рэю.

– Даже без гребаной последней реплики, – произнес кто-то голосом Грега.

Грег не знал, кто именно это сказал.

13.00

Между членом нью-йоркской делегации и старухой из Флориды началась потасовка. От тычков женщины перешли к стадии оскаленных зубов и согнутых когтями пальцев. Побагровевший от злости Хирам, у которого от ярости аж глаза на лоб полезли, разбросал стулья и стремительно двинулся к ним. На похожем на свадебный торт помосте Джим Райт отчаянно и безрезультатно стучал по столу. Еще несколько ударов – и головка его молоточка отвалилась и улетела в зал, а он остался сидеть с открытым ртом.

Тахион, бежавший по краю мятущейся толпы, увидел, как Хирам сжимает кулак… а потом по лицу туза пробежало какое-то странное выражение, оставив его абсолютно гладким, словно берег после отхлынувшей волны. Пухлая рука с ухоженными ногтями разжалась и вяло повисла.

На старой ведьме был значок Барнета и большой деревянный крест. Секунду такисианец колебался, а потом, увидев, как острый носок туфельки флоридской делегатки отводится назад для удара, отбросил всякую осторожность и взял под мысленный контроль их обеих.

Тут появились пресса, охрана и Флер.

– Как вы смеете! Отпустите ее!

Флер заботливо обняла сторонницу Барнета.

Тах заметил, что Хирам удерживает дамочку из Нью-Йорка. Он дергано поклонился:

– С удовольствием. Просто не дайте ей меня бить.

– О БОЖЕ! ОН ЗАПОЛЗ МНЕ В ГОЛОВУ! ОН МЕНЯ ОСКВЕРНИЛ! ИНОПЛАНЕТЯНИН…

– Мадам, я принципиально не оскверняю женщин вашего возраста моими драгоценными инопланетными жидкостями. Как и моим драгоценным инопланетным вниманием.

– Подонок!

Флер стремительно увела рыдающую женщину.

Хирам провел ладонью по лбу.

– Нетактично, Тахи.

– Мне не до тактичности. Это катастрофа.

– В такой толпе стычки неизбежны, – сказал Хирам.

Они устроились на пустовавших стульях. Их поставили настолько тесно, что даже Таху пришлось подтянуть колени чуть ли не к подбородку. Быстро осмотревшись на предмет охранников или камер, такисианец вытащил свою фляжку. Хирам сделал громадный глоток бренди и подавился – и внезапно Таха пробила нервная дрожь: по жирным щекам Уорчестера побежали слезы, смачивая густую черную бороду. Массивное тело начало сотрясаться от рыданий. Тахион обнял Хирама, похлопывая по спине, покачивая, успокаивая. С его губ срывался поток бессмысленных фраз, ласковых обращений и успокоительных обещаний. У него самого голос срывался.

Буря эмоций стихла, и Тах предложил свой носовой платок. Хирам неуверенно промокал лоб и губы.

– Извини. Извини.

– Ничего страшного. У нас у всех сильный стресс.

– Тахион, он обязательно должен победить!

Такисианец перевел взгляд с дико горящих глаз Хирама на его пальцы, тисками сжимающие его плечо. От напряжения костяшки пальцев человека начали белеть. Тахион осторожно прикоснулся к его руке и сказал очень тихо и мягко:

– Пожалуйста, Хирам! Ты делаешь мне больно.

Уорчестер отпустил его руку, словно открыв капкан.

– Извини. Прости. Тахион, нам надо сделать все возможное, правда? Дело слишком важно, чтобы полагаться на добрую волю других. Это тот случай, когда цель оправдывает любые средства. Так ведь?

Закрыв глаза, Тахион вспомнил Сирию. Джокеров, которых забрасывали камнями под скучающими или жадно-любопытными взглядами прохожих-натуралов. Южную Африку. То время – совсем недавнее, – когда изнасилование женщины-джокера считалось не преступлением, а просто проявлением дурного вкуса.

– Да, Хирам. Возможно, ты прав.

Рассеянно похлопав владельца ресторана по плечу, Тахион отправился на поиски Чарльза Девона. То, что он обдумывает… нет, уже решился сделать… было безумием. И уж точно было нечестностью. Но когда это хоть одного такисианца волновала честная игра? Нет смысла трогать убежденных делегатов Барнета. Это просто вызовет подозрения, да и воздействие может быстро пройти. А вот неприсоединившиеся… Если они изменят свое мнение после горячих уговоров Девона и столь убедительного и харизматичного доктора Тахиона… А Майкл Дукакис? Ему не страшно потерять нескольких сторонников. Сейчас он может надеяться только на то, что его выдвинут в качестве кандидата на пост вице-президента…

Он вылетел словно ниоткуда прямо ей в руку. Она почти не в состоянии была двигаться – но держала его. Она шла по улице, рассматривая планер «Летающий туз» с изображением Дж. Дж Флэша с аккуратно прожженными в теле и крыльях дырками: тут, скорее всего, пустили в ход раскаленную проволоку или спицу.

– Что тут у вас, леди? – спросил тот, на котором была футболка с призывом бежать марафон.

Она тупо посмотрела на ту штуку, которую держала в руке.

– Гребаный летающий джокер, – ответила она.

Номер оказался не таким хорошим, как в «Мариотте». Вместо занавесок тут были старые деревянные жалюзи, пружины матраса скрипели, а пастельная краска над плинтусом начала лупиться. От мотеля до центра было сорок пять минут, и чтобы получить номер, пришлось дать дежурному на лапу пятьдесят долларов. Тем не менее здесь Спектор почувствовал себя гораздо комфортнее. В соседнем квартале работал круглосуточный винный магазин, а напротив продавали бургеры. Он приканчивал жирный бургер с двойным сыром и двойной котлетой и пытался придумать какую-нибудь убедительную ложь для Тони. У него остался ключ от номера в «Мариотте», так что попасть в отель он сможет без труда.

В основном они будут разговаривать о прежних временах. По крайней мере, он на это надеялся. Его жизнь до прихода пиковой дамы безнадежно забылась. Он почти не вспоминал о своем прошлом, да и о будущем почти не задумывался. В основном он думал о смерти. Не потому что она ему нравилась – просто трудно было этого не делать. Смерть делала все остальное совершенно не важным. Если бы все политики, адвокаты и деловые воротилы понимали Косую так, как он, они не трудились бы утром вставать с постели.