Царица Горго - Виктор Петрович Поротников

Оставшись без покровительственной опеки старшего брата, Филохар будто утратил главную опору в своей жизни. Смерть Гипероха даже спустя полгода никак не укладывалась в голове Филохара. Привыкший всегда и во всём следовать советам Гипероха, Филохар пребывал теперь в неуверенности и в неотступных мрачных раздумьях. Ему казалось, что Гиперох умер не от естественных причин, но сражённый Немезидой, богиней возмездия. Филохар полагал, что смерть Фанодема и Эпигея случилась тоже не без воздействия божественных сил.

В разговоре с Эфхенором Филохар лишь для вида изъявил готовность отравить Павсания. В мыслях же Филохар прикидывал, как ему обмануть Эфхенора и избавиться от его тягостной опеки. Филохар понимал, что Эфхенор может помыкать им, зная его причастность к смерти Клеомброта.

«Не зря же Эфхенор толкает меня на новое убийство, – думал Филохар. – Причём Эфхенор даже не обещает мне щедрое вознаграждение за устранение Павсания. Он заявляет, что об этом можно говорить, когда дело будет сделано. Могу ли я после этого доверять Эфхенору?»

Несколько дней Филохар размышлял над своим незавидным положением, стараясь найти выход из этого жизненного тупика. Он не доверял Эфхенору, полагая, что тот намеренно толкает его на заведомо гиблое дело.

«Может, Эфхенор желает таким образом избавиться от меня? – мысленно прикидывал Филохар. – Может, не Павсаний, а я мешаю ему? В таком случае мне выгодна смерть Эфхенора, а не Павсания. После смерти Гипероха отношение Эфхенора ко мне сильно изменилось. Он совершенно не считается со мной! Я для него как фишка при игре в петтейю!»

Петтейей в античные времена называли игру в шашки.

* * *

Новое посольство афинян прибыло в Лакедемон в июле, когда здесь праздновались Гиакинфии. Эти ежегодные торжества посвящались легендарному Гиакинфу, сыну лаконского царя Амикла, и любимцу Аполлона.

Согласно древнему мифу однажды Аполлон и Гиакинф упражнялись в метании диска. За ними из поднебесья наблюдал Зефир, бог западного ветра, пылавший к Гиакинфу порочной страстью. Ревнуя Гиакинфа к Аполлону, Зефир отважился на подлый поступок. Когда Аполлон метнул диск, то Зефир подхватил его и направил прямо в голову Гиакинфу. Брошенный Аполлоном диск летел с огромной скоростью и убил Гиакинфа наповал.

Из крови Гиакинфа, пролившейся на землю, вырос багрово-красный цветок, названный гиацинтом.

В глубокой скорби пребывал Аполлон, схоронив Гиакинфа. Вместе с Аполлоном затосковала Природа. Печаль разлилась по земле, завяли травы, пожелтели листья на деревьях, зарядили холодные дожди. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь завесу из тяжёлых туч. Так продолжалось полгода.

Наконец, богиня Артемида, сестра Аполлона, уговорила Аида, владыку царства мёртвых, ненадолго отпустить Гиакинфа в мир живых людей. Таким образом, Артемида хотела унять тоску брата по умершему Гиакинфу. Аид исполнил просьбу прекрасной Артемиды, позволив Гиакинфу на полгода покинуть подземное царство.

Увидев воскресшего Гиакинфа, Аполлон возрадовался. Наполнилась радостью и Природа, вновь зазеленела трава, распустились почки на деревьях, запели птицы, приветствуя солнце в безоблачной небесной синеве.

Когда пришла пора Гиакинфу снова возвращаться в подземный мир теней, то глаза Аполлона опять покрыла печаль, а в Природе наступила осень. Спустя шесть месяцев Аид вновь растворил перед Гиакинфом врата, ведущие к свету и теплу. Аид не мог устоять перед очередной просьбой Артемиды.

Так, с незапамятных времён и до настоящих дней происходит умирание и воскрешение царевича Гиакинфа, отражаемое в ежегодных циклах увядающей и расцветающей Природы. Многие поколения лакедемонян воспитывались на жизнеутверждающем мифе о Гиакинфе, почитая Аполлона, как подателя света и счастья.

На время празднования Гиакинфий спартанцы прекращали войны и распри, дабы не прогневить Аполлона. По этой причине эфоры три дня отказывались встречаться с афинскими послами, зная, что те начнут сговаривать лакедемонян к походу против персов.

О походе на Мардония вели разговоры все в Лакедемоне, от полноправных спартиатов до неодамодов и периэков. Лакедемон жил ожиданием грандиозной развязки, которая неизбежно должна была наступить при встрече лицом к лицу общегреческого войска и полчищ Мардония. Сознавая, что тянуть и далее с объявлением о сборе войска уже невозможно, эфоры наконец пошли на этот шаг. Правда, Эфхенор и его коллеги проделали это без принятых в таких случаях церемоний, дабы сигналы военных труб не нарушили шумное течение праздника Гиакинфий.

Сбор войска был назначен не на главной площади Спарты, как бывало всегда, а на равнине за городом возле дороги, ведущей в Аркадию. Спартанские военачальники собрались на предмаршевый совет не в здании арсенала, а в доме Павсания. Туда же секретарь эфоров принёс письменный приказ Павсанию о выступлении в поход. Покрытые шрамами полководцы ворчали, выражая своё недовольство действиями эфоров. Никогда прежде не бывало такого, чтобы спартанское войско украдкой собиралось на войну, говорили они.

– Друзья, эфоры не хотят прогневить Аполлона, только и всего, – молвил своим соратникам Павсаний. – Разве мощь нашего войска уменьшится, если мы покинем Спарту без шума и без трубных сигналов.

Аристодем был зачислен в войско без малейших проволочек и нареканий. Отнятое у него оружие, доспехи и военный плащ были принесены слугами эфоров в дом Эврисаклеи, матери Аристодема. Ночь перед походом Аристодем провёл в родном доме рядом с матерью и своим пятилетним сыном.

Рано утром, когда Аристодем только-только начал облачаться в боевой наряд, к нему в гости пожаловали Диномаха, Астидамия и Горго. Окружив Аристодема, три женщины уверенно и расторопно помогли ему надеть поверх льняного хитона медный панцирь, юбку из кожаных полос под названием птеригия, бронзовые наголенники и наручи. Их нежные пальцы были знакомы с любой деталью в воинском облачении, ибо Диномахе уже доводилось в прошлом собирать в поход отца и брата, Астидамия в былые годы не раз провожала на войну мужа и сына, коих ныне уже не было в живых. А Горго не единожды прикасалась к застёжкам на панцире царя Леонида в пору его походов на Крит и против Аргоса, а также перед его последним походом к Фермопилам…

Глядя на статного и высокого Аристодема, облачённого в блестящие доспехи, с золотыми кудрями, рассыпавшимися по плечам, Горго с трудом сдерживала слёзы. Ей опять вспомнился Леонид; вспомнилось прощание с ним в тот роковой день, когда триста лакедемонян выступили в поход против несметной армии Ксеркса. Из всего отряда Леонида уцелел лишь один Аристодем, вкусивший за это унижений от властей Спарты.

Горго не хотелось отпускать Аристодема в этот поход. И в то же время Горго понимала, что только проявлением невиданной доблести в сражении Аристодем сможет вернуть себе гражданские права.

– Я буду молиться за тебя Афине и Аресу, – промолвила Горго, набросив красный плащ на плечи Аристодему. – Я