Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - Игорь Оболенский

Мы очень душевно провели время. Как оказалось, Марина Станиславовна видела мои телевизионные программы, читала книги. А потому, не могу себя простить, во время нашей беседы я непозволительно много говорил сам. Хозяйка дома задавала вопросы, и я отвечал. Вместо того, чтобы самому только слушать внучку Нейгауза.

Но мы успели поговорить и о семье Марины Станиславовны. Она — дочь младшего сына Генриха Густавовича и Зинаиды Николаевны.

— Судьба папы была непростой. Зинаида Николаевна, выходя замуж за Пастернака, взяла с собой в новую семью только одного сына, Адика. А Станислава оставила с первым мужем, папа очень страдал.

Когда Зинаида Николаевна из Грузии, где находилась в поездке с Пастернаком, писала Асмусу, то иногда забывала передать папе какие-то слова. А он все время спрашивал — есть ли что-то в письме для Лялика, так его называли дома. И жена Асмуса, видя его глаза, сама что-то придумывала.

Почему так происходило? Не знаю. Видимо, так Зинаида Николаевна была переполнена впечатлениями, пребывая вместе с Пастернаком. Нет, она, конечно, беспокоилась о сыне, но и такое случалось. А папа хотел, конечно, большего внимания.

У него со старшим братом, с Адиком, была разница в полтора года. Адик был по характеру легче. А папа — замкнутый, немногословный. Ну и комплекс из-за того, что мать оставила его, не взяла в новую семью, тоже присутствовал.

Всегда был в себе, молчаливый, только когда выпивал — открывался, становился таким прекрасным. Когда вырос, стал пианистом, поклонницы появились. По натуре он походил на Зинаиду Николаевну, она тоже не была особенно разговорчива. Она производила впечатление, но, скорее, своим молчанием.

Зинаида Николаевна была резким человеком, всегда в лицо говорила, что думала. Я была маленькой, но очень хорошо ее помню. Я ведь месяцами жила в Переделкино. Моя бабушка по маме тоже была Зина — Зинаида Михайловна. Так я называла Зинаиду Николаевну — Зиниколавна, а эту — Зимихална. И очень боялась Зиниколавну.

Ну вот, например, что вспоминается. Я, совсем маленькая, находилась в Переделкино. Мы сидели за столом, обедали, и я, видимо, начала чавкать. Зинаида Николаевна резко сказала: «Не чавкай!». А Борис Леонидович, он сострадательный был, таким жалеющим взглядом на меня посмотрел. Тут Зинаида Николаевна снова очень строго говорит мне: «Не чавкай!». А я всегда была впечатлительным ребенком. У меня уже слезы на глазах, я вся сжалась. И Борис Леонидович решил за меня заступиться: «Зина, Мариша не знает, что надо просто рот закрыть, чтобы не чавкать». И мне так легко стало…

Зиниколавна была хорошей хозяйкой. Когда они приглашали гостей, в Переделкино устраивалось пиршество, и не только кулинарное. Мы, дети, тихо сидели за столом, папа тоже молчал. Но я внимательно слушала великих друзей дома, это и было мое воспитание. В конце обеда Зинаида Николаевна милостиво говорила: «Мариша, ну теперь ты вытрешь со стола, будешь у нас хорошей хозяйкой».

Помню те обеды. В столовой стоял длинный стол, во главе всегда сидела Зинаида Николаевна, по правую руку от нее — Борис Леонидович, по левую — их сын Леня, потом папа. Затем уже гости.

С Генрихом Густавовичем они общались, он приезжал в Переделкино до конца своей жизни. Оказывается, за несколько дней до того, как он был должен приехать, с Зинаидой Николаевной начинало твориться что-то неописуемое. Даже домработница говорила: «Ну вот, ейный приезжает». Зиниколавна нервничала, убирала квартиру, приводила себя в порядок, накручивала бигуди.

Она была большой картежницей. Очень азартной, дома без конца играли в покер. И папа тоже был азартен. Любил бридж. Зинаида Николаевна так серьезно воспринимала игру! Когда Генрих Густавович приезжал, они тоже начинали играть. При этом Нейгауз несерьезно к этому относился, смеялся во время игры, что-то рассказывал, какие-то ошибки делал. А Зинаида Николаевна просто бесилась: «Гарик, как ты можешь! Это серьезная игра!». Бориса Леонидовича карты не волновали совершенно, он не имел к этому ни малейшего интереса. А для Зинаиды Николаевны это была настоящая страсть.

Очень хорошо помню: она сидит за столиком, курит «Беломорканал», и в руках с ярко накрашенными красными ногтями — карты.

Она была эффектной. Делала перманент, эти черные волосы, белый накрахмаленный воротничок, она вообще любила крахмалить белье. Но совершенно при этом не обращала внимания на одежду, у нее было два, кажется, платья.

Она жила другим — ухаживала за Борисом Леонидовичем, была ему великолепной женой.

Дом в Переделкино — двухэтажный. На втором этаже находится кабинет Пастернака. Лестница, ведущая наверх, была запретным местом, мне разрешали играть только на первых трех ступеньках. Я тихая была, вряд ли могла помешать, но все равно существовал культ — Борис Леонидович работает. Единственный, кто мог потревожить тишину — папа, который играл на рояле. Но это Борису Леонидовичу не мешало.

Недавно была в Переделкино, взглянула на эти ступеньки и удивилась — как я на них могла умещаться. Хотя Борис Леонидович на меня никогда не сердился. Но Зинаида Николаевна охраняла его покой.

У Пастернака был четкий режим дня. Работал в саду, копал что-то, затем много часов писал, днем спал, а потом снова работал. И Зинаида Николаевна за соблюдением этого режима строго следила.

Борис Леонидович был очень добрый, помогал многим. Зинаида Николаевна никогда не роптала, не возражала против этого. Деньги в доме были, Пастернак ведь все время работал. Если его не печатали, то брался за переводы. И всегда очень экономно обращался с деньгами, вещами. И меня учили — не выбрасывать, например, хлеб.

Пастернак вообще был очень скромным, абсолютно равнодушным в одежде. Да и по его кабинету это видно: простая кровать стоит, кепка висит.

Что он чувствовал, когда к Зинаиде Николаевне приезжал Нейгауз? Вот этого я не знаю. В такие моменты он уходил к Ивинской. Тут ведь был такой момент…

Когда умер Адик (старшего сына Нейгауза не стало в 1945 году, ему было 20 лет. — Примеч. И.О.), то Зинаида Николаевна решила, что была очень грешна в жизни. И перестала жить с Борисом Леонидовичем, как женщина. Об этом она сама моей маме рассказывала. А Пастернаку, видимо, этого не хватало. И появилась Ольга Ивинская…

Зинаида Николаевна в душе могла любить и была готова пойти на любые жертвы, но по-женски не была мягкой. Свои чувства она выражала заботой, а так была сурова и строга. Ольга Ивинская была совсем другой….

Как-то я встретила общую знакомую, которая стала обвинять Зинаиду Николаевну в том, что когда Адик смертельно заболел, она его отдала умирать в санаторий. Боялась, что может заразиться Леня, ее сын с Борисом Леонидовичем.