Воронье живучее - Джалол Икрами

независтливы, души незапятнаны, потому и слышим на расстоянии зов и желания друзей. Но что за комиссия? Какая еще? В такое напряженное время, когда хлопок не убран и столько дел? Я удивлен. Никак не пойму.

— Я тоже, — сказала тетушка Нодира, опустив ресницы. — Наверное, так нужно, — прибавила она, усаживаясь за письменный стол и отвечая не только старику, но и на собственные мысли. — Пусть проверяют, лишнего раза в таких делах не бывает. Тем, кто чист, бояться нечего: грязное к чистому не пристанет. Ну, а вскроют наши с вами недостатки — нам же на пользу.

— В каких делах нет недостатков? Нет дыма без огня и человека без греха, — вздохнул Мулло Хокирох.

Тетушка Нодира тут же вскинула ресницы и пристально посмотрела на старика — испугался? Боится внезапной ревизии? Встревожила она его?.. Но ничего не прочесть на лице Мулло Хокироха, оно такое же, как всегда, — чуть-чуть насмешливое, спокойное, с вечной складкой между бровями и зигзагами морщин на лбу, с лукаво мерцающими, маслянистыми глазками.

— Не боюсь я комиссий и ревизий, — сказал он, не отводя взгляда, — пусть проверяют сколько угодно, вы верно заметили, что грязное к чистому не пристанет, но иногда обидно становится. Работаешь, как вол, а не ценят ни в грош. Какой-нибудь бездельник настрочит жалобу, возведет на тебя клевету, да еще чаще всего анонимно, — комиссии тут как тут! Будто в первый раз тебя видят и не знают, кто ты, и не верят ни словам твоим, ни делам, по тысяче раз проверяют. Когда только это кончится?

Тетушка Нодира промолчала.

— Ладно, бог с ними! Я к вашим услугам. Что прикажете?

— У вас все документы в порядке?

— Бумаги у вашего покорного слуги всегда чисты, как зеркало, и правдивы, как солнышко.

— Ну и хорошо! Покажите им все, что потребуют.

— Покажу, конечно, покажу. Где они?

— У Обиджона.

— Мне пройти туда?

Тетушка Нодира, словно не услышав, помолчала несколько секунд, потом вдруг спросила:

— Когда вы поедете за новой машиной? Документы готовы?

— Завтра хотел съездить со своим Ахмадджоном, да теперь, при комиссии-то, разве съездишь?

— Комиссия тут не помеха, она будет заниматься своими делами, а вы подготовьте документы на подпись. Я посмотрю, может быть, и сама поеду. И зачем Ахмадджон? Машина будет закреплена за Туйчи, есть решение правления, он пусть и получает.

Ни один мускул не дрогнул на лице Мулло Хокироха. Старик чуть подался корпусом вперед, как бы в легком поклоне, и сказал:

— Хорошо, уважаемая, все сделаю лучшим образом.

Он не знал, с чем приходил сюда Бобо Амон, но, видно, по тону тетушки Нодиры что-то почувствовал и постарался объяснить:

— Ахмадджона я хотел взять с собой просто так, чтобы проветрился парень. Нигде, кроме Богистана, не был…

— А кто пригнал бы машину? — спросила тетушка Нодира.

— Туйчи, конечно, Туйчи! Оформил бы там получение и дал знать, он и приехал бы. Ведь на оформление ушло бы дня три-четыре, если не больше. Вот я и подумал, что не стоит выписывать лишние командировочные, да и Туйчи нечего тратить свои денежки, ведь в Ленинабаде соблазнов много, а он, можно сказать, главный кормилец в семье, да будет благословенна память его отца!..

Мулло Хокирох произнес последние слова, закрыв глаза, и даже провел по лицу ладонями. Но, глянув на тетушку Нодиру и увидев, как недовольно сдвинулись ее брови, понял, что она ему не поверила, и поспешил сменить разговор.

— Других поручений не будет? — спросил он.

— Пока нет.

— Тогда я, с вашего позволения, удалюсь…

— Зайдите к Обиджону, я сейчас подойду туда, — перебила тетушка Нодира. — Узнайте, какие документы нужны ревизорам.

— Да, да, конечно, — сказал Мулло Хокирох, — сейчас иду. Только хотел спросить, не прикажете ли организовать артистам угощение?

— Да, после концерта. Только достаточно чаю и фруктов… ну, и лепешек! Чтобы без водки и без плова.

— Я тоже так думал, — сказал старик и вышел из кабинета…

…В этот день впервые за много лет Мулло Хокирох не сбегал после полудня домой и пропустил второй намаз. Сейчас в сопровождении главного бухгалтера Обиджона и членов комиссии он подошел к воротам склада. Тяжелый ключ не хотел поворачиваться в замке.

— Заедает, — произнес Мулло Хокирох извиняющимся тоном. — Сменить пора…

— Дайте-ка я попробую, — предложил Обиджон.

— Нет-нет, ничего, я сам…

Но прошло несколько долгих минут, пока замок, заскрежетав, наконец уступил и медленно, как бы нехотя, со скрипом отворились от толчка ворота.

17

Короткий осенний день угасал, и солнце, обласкав поля и сады, уходило за дальние горы. Алая полоса, красившая западный край неба и золотившая верхушки деревьев, становилась все тоньше и тоньше.

Наступали часы отдыха, люди возвращались с поля, и с ними Наргис, окруженная стайкой подруг. Девушки шутили и заливались звонким смехом, а Наргис была молчалива. Лица ее подруг раскраснелись от чистого воздуха, азарта работы и дышали здоровьем, а Наргис была бледной, выглядела болезненной, ее большие черные глаза на исхудалом лице казались еще более огромными, потускнели, и у маленьких поблекших губ улеглась горькая складка. В работе она была первой — работала исступленно, и подругам с трудом удавалось дозваться ее, усадить и заставить проглотить хотя бы кусочек лепешки, выпить глоток чая. Сердцу, говорят, не прикажешь — как это верно! Наргис не могла забыться, не могла не думать о Дадоджоне. В ее ушах звучали слова Мулло Хокироха. Ей казалось, что все смеются над нею.

— Слушай, Наргис, а ты не забудешь? — вывел ее из задумчивости голос Гульнор. — Не передумаешь и не подведешь меня? Мы вместе пойдем на концерт?

— Вместе.

— Ты зайдешь за мной?

— Да.

…Сегодня концерт известных артистов, замечательных певцов и танцоров, и она пойдет, обязательно пойдет — ведь музыка и успокаивает, и утешает, и ободряет. О, если бы был у нее голос! Она выплеснула бы в песне всю свою боль и горечь!

Господи, неужели все парни вернулись с фронта такими? Этого не может быть! Все должно быть наоборот, потому что горе и страдания, увиденные и пережитые на войне, не могли не потрясти и самых равнодушных, и самых беспечных и легкомысленных. Тот, кто прошел сквозь огонь войны, должен острее и сильнее ценить радости жизни и все, что в ней свято, — родную землю, любовь и верность, мать и отца, друзей и товарищей. Только подлец по натуре способен вернуться с фронта таким, каким рисовал Дадоджона Мулло Хокирох. А не интриги ли это Мулло Хокироха? Может быть, старик все врет? Может, он просто хочет рассорить их, потому что присмотрел