Ловчие удачи - Вячеслав Седов

Феникс шел по темной тропинке, свернув в сторону от города.

Он должен был. Всякий раз, когда судьба заносила на своем горбу в окрестности Лангвальда, он посещал одно место на отшибе, почти у самых гор. Когда-то давно там остался навсегда пепел, который, временами, тихо стучал в молодое сердце полукровки из маленького мешочка на груди, робко напоминая о себе.

Ему не было ни тяжело, ни легко… Просто пустота, которую он чувствовал тем острее, чем более сгущался мрак закрывавших луну крон деревьев. Разумеется, «ловец удачи» недурно видел в темноте, но все равно не как белым днем или в сумерках. Очертания предметов переходили из черной неразберихи в серую мглу, и это если ночь выдавалась лунной, а звезды рассыпались из сумки Сильвана каскадом щедро зачерпнутой горсти по небосклону.

Ограда кладбища показалась из-за старого, расколотого молнией дуба, что расположился подле валуна, где громоздились скопом свечи. Их каждую неделю приносили сюда понемногу коренные жители Лангвальда. Они соглашались похоронить кого угодно, не важно кем тот был, кем тот стал и как умер.

Через ворота предстояло совершить слишком большой крюк, поэтому Феникс, как обычно, перепрыгнул через невысокую ограду и приблизился к неприметному могильному камню.

«Здесь покоится пепел Рунэ'Ады» — гласила надпись.

Сын устало сгорбился и опустился на колени напротив того, что ему оставалось в напоминание о матери. Это, должно быть, неплохо звучало, особенно в устах тех, кто действительно считал, что это все, что, осиротевшим так рано, оставалось.

Карнаж молча смотрел на камень. Он просто пришел, как приходил к ней всегда, и как будет приходить до своего последнего вздоха.

У него, еще маленького, временами очень болела спина, там, где со временем должны были вырасти крылья. Но он не был чистокровным ран'дьянцем, и вместо приятного зуда испытывал острую боль в лопатках. Он не мог уснуть по ночам и тихо плакал в подушку, стараясь не разбудить мать, которая намаялась за день и очень усталая спала по соседству. Но она все равно просыпалась, ворошила его волосы, успокаивала и водила своими теплыми пальцами по его спине, рисуя сильванийские руны, которые он должен был угадывать и называть ей шепотом.

Постепенно боль отступала, детские глазенки начинали слипаться, и Рунэ'Ада, уже ничего не спрашивая, рисовала причудливых птиц и животных. И он засыпал… А потом она болела. Весь день проработав в лавке аптекаря, он стремглав несся домой с лекарством, которым его вознаграждали за, казалось, непосильные для ребенка труды. Он сидел всю ночь возле ее кровати, с одиноко горевшей свечой на столике, ловил каждый ее тяжкий вдох и боялся, что следующего никогда не услышит.

Учитель запретил ему, но Карнаж выбрался ночью. В ливень. В грозу.

Он не маленький! Он может многое и… сам, потому что больше некому за него что-то делать. Поскальзываясь, падая, разбив в кровь колени и локти, он прибежал на кладбище. Зацепился и разорвал рубашку об ограду и сбросил никуда не годные лохмотья.

По горевшей от боли спине колотили капли ледяного осеннего дождя.

Больше некому для него что-то делать…

В руках зубило и деревянный молоток, что он раздобыл среди прочего хлама в лачуге, где они жили с Киракавой. Зубы стучат от холода, тело сводит судорога и он, дрожащими руками, начинает выбивать на мокром камне надгробья ту жалкую деталь, что навсегда обрекла его мать на скитания.

В Ран'Дьяне издревле существовал обычай: коренные жители обладали «двойным» именем. Сначала писалось имя самого подданного, а потом, через апостроф, выводилось имя отца для мужчин и матери для женщин. Произносилось это с соответственным препинанием. Изгнанники же лишались этой особенности. Имя становилось единым и произносилось в одно слово, как у большинства жителей Материка. Тем самым несчастные навсегда теряли те корни, которым на их родине придавалось очень большое значение.

Зубило соскальзывало, половина ударов деревянным молотком проходили впустую. Мокрое от дождя лицо закрывали налипшие волосы. Сжав зубы, он продолжал свою работу, выбивая эту несчастную, маленькую, вертикальную черту, что отделила их с мамой от родного края, оставшись там, где оканчивались границы и шумело течение Лары.

Учитель незаметно подошел и стоял позади, наблюдая за трудами своего тринадцатилетнего ученика. Старик не обращал внимания на ливень, а лишь сурово смотрел на Карнажа из-под густых седых бровей, терпеливо дожидаясь пока тот закончит.

Последний удар отдался фонтаном каменных крошек. Киянка и зубило валялись рядом с вытянувшимся на холодной земле мальчишкой. Пальцы врылись в мокрую землю у основания надгробья. Занесенная для удара бамбуковая палка учителя остановилась. Карнаж, сотрясаясь от рыданий, хрипло произносил самую страшную в своей жизни клятву…

Феникс поднялся и зашагал прочь. Воспоминания быстро оставили его и унеслись куда-то вверх и вдаль.

На мгновение он остановился.

К могильному камню повернулось незнакомое, чужое лицо: в глазах скорбь, глубокая и чистая, из самых потаенных дебрей сердца…

Карнаж подходил к воротам кладбища, когда с удивлением заметил, что в этот, довольно поздний час, оказался не одинок в намерении посетить тех, кого забрала под свой плащ смерть.

— Зойт?! — изумился «ловец удачи», подойдя к фигуре, скрывавшейся во мраке, возле полуразвалившейся усыпальницы.

Ларониец потягивал вино, уперев одну ногу в могильный камень, возле которого земля была еще слишком свежей.

— Не ожидал увидеть вас здесь, Карнаж, — сказал колдун, не поворачиваясь.

— Взаимно, — полукровка подошел еще ближе и увидел, что на гладком камне выбито всего одно слово: «Каратель»

— Немного, правда? — спросил Даэран.

— Мне приходилось видеть и меньше, — сложил руки на груди Феникс.

Холодный ветер, гулявший по кладбищу, наконец, добрался до них, словно намекая на то, что им пора удалиться.

— Знаете, — голос ларонийца дрогнул, — Я много получил от этого убийства. Мне отвалили солидный куш… Я готов был щедро вознаградить и тех, кто копал, и каменотесов, и священника из феларской миссии. Но ни за какие деньги я не смог узнать имени этого несчастного. Интересно, в ордене хоть заметят, что он пропал? Проклятье, Карнаж, он же был никому не нужен в целом мире, среди сотен и тысяч людей, таких же, как и он сам! Он защищал их от магов, от зла, как он считал… Благородные цели… Порывы… Что они, в сущности, дали, кроме слепой ненависти, если даже хоронить его пришлось тому, кто убил?