Улыбка фортуны - С Мюге

На Асю это произвело негативное впечатление, аналогичное тому, которое произвела реакция ее мамы на наш брак. Она отказалась ехать. В ОВИРе заявили, что «в целях сохранения советской семьи» нам необходимо развестись. Ведь не могут же они разлучать супругов, одного отпустив, а другого оставив в СССР. И связи с оформлением развода мой отъезд задержался более чем на месяц. Мы подали заявление в суд. Судья задала традиционный нопрос:

— А не считаете ли возможным помириться?

— А мы и не ссорились.

— Так чего же вы разводитесь?

— Мужу необходимо уехать из СССР, без меня его не отпускают. Я не хочу быть ему в этом помехой, — сказала Ася.

— А почему Вы хотите уехать? — спросила судья меня.

— У меня конфликт с советской властью.

— Какой?

Я стал рассказывать. Говорил около часа. Судья и заседатели слушали, видимо, с интересом. По крайней мере, не перебивали. Им ведь не приходилось вести политических дел…

Объявив решение, судья, как бы извиняясь, добавила:

— Я вам присудила самый маленький штраф, который обязана была назначить.

В это время получил разрешение покинуть СССР и литератор Анатолий Якобсон. У нас с ним было много общих друзей, и они пришли проститься с нами одновременно. Толя очень тяжело покидал свою родину. Часто на глазах у него появлялись слезы. Его настроение передавалось окружающим. Из меня же так и перла радость предвкушения перемен. Я понимал, что, возможно, навсегда расстаюсь с матерью, сыном и женой (теперь уже бывшей), со всем, что мне было здесь дорого. Я знал, что рано или поздно начну по всему этому тосковать, но в тот вечер я был в приподнятом настроении.

Московский адвокат С. В. Калистратова, обнимая нас на прощание, сказала:

— Толю я провожаю с болью в сердце. Как будто какой-то кусочек оторвался… А Сережу легко… Он человек легкий. Его отъезд естественен. Думаю, что ему там будет хорошо.

Но такой ли уж я легкий человек?

Последние страницы я дописывал уже в Риме. Прошло два месяца после моего приезда, и настроение стало портиться по разным мелочам. Одна здешняя знакомая сказала:

— Ну и характер у Вас! Как только Вас жена терпела! Да, бедная Ксютка. Она двенадцать лет терпела человека, слывшего «легким». Но легко ли было ей?

И я мысленно представил такой разговор с ней:

— Конечно, нет! Иначе бы я поехала за тобой на край света.

— Но почему ко мне прилипла репутация легкого человека?

— Соответственно твоему поведению. Ты все делаешь без должной серьезности. Как будто играешь.

— А может быть, это какие-то взрослые дяди играют? Играют в солдатиков, но не в бумажных, а в живых, играют в строительство рая на земле, в облагораживающую роль труда (подневольного), наконец, в науку, способную не только преобразовывать природу, но и сознание людей. И играют с самым что ни на есть умным видом. Играют и требуют, чтобы им подыгрывали. Нет уж, уволь! Лучше я буду играть сам по себе.

Москва, 2-16 мая, Рим — 2 декабря 1973 года.

Автор с семьей перед выездом из СССР.

Эпилог

Забросила судьба меня недавно в Канзас, в самый центр Соединенных Штатов, в университетский городок Манхаттан. Висят над моим письменным столом фотографии. Среди прочих и эта, увеличенная, ее подарили друзья в день двадцатипятилетия освобождения из лагеря. Вспомнили, пришли, приехали, прилетели в Бостон из разных городов Северной Америки, включая Канаду. На фотографии Наум Коржавин, я и Вольпин (он теперь Есенин-Вольпин) стоим на баке и держимся за снасти древнего парусника. Небрежно одетые, смеющиеся. Это мы на копии Мэйфлауэра, исторического корабля, привезшего в Америку первых пилигримов из Англии. Говорят, что наши общие друзья в Москве эту фотографию размножили, и висит она в разных домах под названием «Три пирата, захвативших Америку». И вот, глядя на эту фотографию, я вспомнил, что писать эти наброски начал для того, чтобы убить время в ожидании нового ареста весной 1973 года. И назвал их в первом варианте «20 лет на воле». А теперь лето 1979! Захватили ли мы Америку?

Алик вот какой уже год пишет труд по математической логике. Плетет свои умозаключения, как Пенелопа ковер. Специалисты говорят, что то, что он пишет, гениально. Но книгу не издают, слишком сложно она написана, и большинство математиков ее просто не понимает. Я не математик, не мне судить, но что выражает он свои мысли сложно, хотя и логично, это уж точно.

Вот прилетел на Запад Володя Буковский (обменяли на Корвалана), написал книгу «И возвращается ветер…». Изложил там человеческим языком идеи Вольпина по правозащитным вопросам. И всем стало ясно, что «идея Алика была гениальной и безумной одновременно». Но живем-то мы в безумном мире, и нивелировалось в нем безумство аликиных идей, осталась одна гениальность. Может, и среди математиков найдется такой Буковский и доведет до ума простых смертных идеи Александра Сергеевича Есенина-Вольпина.

Коржавин… 4-го марта в Бостоне был его «творческий вечер» (беру в кавычки, так как «вечер» был днем). Народу собралось столько (приехали, прилетели), что яблоку упасть негде. Вечером близкие друзья собрались у меня (был как раз день моего рождения) и всем казалось, что именинник не я, а он… Но «творческие вечера» бывают не каждый день…

А я? Ради этого вопроса я и сел снова за стол. События последних лет были столь богато насыщены различными приключениями, что описать их в эпилоге просто невозможно. Да и повторяться не хочется. И друзьям в письмах описывал, и по радио много раз рассказывал. Есть у меня такой грех — больше люблю говорить, чем слушать. Поэтому и по радио люблю выступать — слушатели ответить не могут. А побывал я в Вене, изъездил вдоль и поперек Италию, посетил Мюнхен, Франкфурт, Париж, Цюрих, снова Рим, потом улетел в Штаты. На зависть многим американцам ухитрился за месяц изъездить чуть ли не все самые интересные места Штатов: форт Росса, все побережье Калифорнии, город-призрак Вирджиния-сити, игорные дома Рено и Лас Вегаса, плавал и катался на водных лыжах в пустыне Тассон, скакал на лошади по озеру Чарли, спускался в пещеры Карлсбада, слушал джазы в Новом Орлеане, купался на пляжах Флориды, осматривал музеи и, конечно, выступал по радио в Вашингтоне, пил пиво под Ниагарским водопадом и доехал таким образом из Калифорнии, где временно работал, в Бостон на постоянную работу в Массачусетском университете, которую через несколько месяцев бросил… Потом пригласили в Канаду. Работал сразу в двух институтах, построил дачу — маленькую хижину, прилепленную к скале над озером в ста милях от Монреаля, но ни разу в ней не переночевал. В августе 1976 года очередной съезд общества нематологов состоялся во Флориде. Поехал я туда на своей Хонде (марка машины) Ехал не спеша, посещал по дороге друзей в различных городах и штатах. Доехал. Встретился с коллегами. Американцы — народ радушный, а тут и из Европы знакомые приехали, в общем, встретили меня приветливо. И хотя английский мой язык оставлял желать много лучшего, но слушая доклады, я понял для себя самое главное: делать мне в нематологии больше нечего. Прошли те времена, когда в книге «Достижения фитопатологии» — своеобразной энциклопедии, изданной в США в 1958 году — говорилось «русский ученый С. Г. Мюге возбудил интерес к совершенно новой и, кажется, многообещающей проблеме…» (дальше следовало краткое изложение моих работ). Теперь физиологи вполне управляются без меня. Более того, мне за ними не угнаться. Работают в различных направлениях, различных уголках мира и различными методами. Стали исследовать вглубь, а я, дилетант, привык плавать по поверхности.