Улыбка фортуны - С Мюге

Я сходу начал фантазировать.

— В ответ на любое воздействие организм реагирует гуморальными, нервными и окислительно-восстановительными реакциями. Мне больше всего знакомы последние, так как я занимался болезнями растений, у которых нет ни кровеносной, ни нервной системы. Большинство токсинов разрушается при окислении.

В организме всегда идут окислительно-восстановительные процессы, которые обуславливаются наличием донаторов или акцепторов водорода. Кстати, мне кажется, что вовлечение в окисление токсином акцепторов водорода разобщает дыхание клеток с фосфорилированием, что проявляется в повышении температуры тела…

— Да, но какое отношение имеет сказанное к иглотерапии?

— А что такое электрический ток? Это поток электронов. В биологических средах этот поток идет от донатора к акцептору, то есть, по пути окислительной лестницы. Если японцы правы, то линии, соединяющие точки иглоукалывания, должны содержать более активные окислительно-восстановительные системы.

— А как это доказать?

— Гистохимически. Известно, что точки с повышенной электропроводимостью имеются и у низших позвоночных животных, и даже у растений. Можно окрасить объекты исследования виталь-ной окраской, меняющей цвет при окислении. А потом раздражать точки током…

— Я Вам мысленно аплодирую. Если хотите, давайте проделаем эту работу. Я Вам буду за нее платить не меньше, чем в государственных учреждениях.

— Я для Вас плохой партнер. Мое имя тенденциозно, и работу наверняка не опубликуют. И какой Вам прок от подобной работы?

— Реклама. Ко мне приезжают лечиться «сановники», денег которые для этого не жалеют. Но они любят, чтобы их лечили «по последнему слову науки». А разве еще не напечатанная статья — не последнее слово? Достаточно показать одному-двум любознательным клиентам, что я в содружестве с ученым веду теоретические исследования, что мой метод не кустарный, а сугубо научный, и акции мои сильно подымутся…

Выходит, и в СССР возможно частное предпринимательство, даже в науке!

Вспоминается мне и другая область, где возможно применение науки частным образом. Лет десять назад я случайно встретил одного маститого вора, который сидел со мной в Карлаге. В отличие от большинства других воров, он был человеком образованным и любознательным. Незадолго до встречи он где-то раздобыл руководство по криминалистике с грифом «для служебного пользования». Его захлестнула идея: если с помощью науки можно разоблачать преступления, то с помощью той же науки можно сделать и так, чтобы преступления были неразоблачимыми.

— Вот бы найти ученого, который взялся бы работать. Мы бы ему создали условия, как у министра, чин-чинарем…, — мечтал вор, видимо, занимающий не последнее место в воровской иерархии.

Откуда берутся урки?

В свое время этот вор преподал мне основы воровской жизни. А интерес к ней у меня возник вот по какому поводу.

Во время демонстрации кино в лагерном клубе на экране появилось крупным планом лицо Сталина. Большинство «политических», то есть, осужденных по 58-й статье, зааплодировали. Но из первых рядов, где сидели уголовники, в экран полетел валенок, сопровождаемый такими словечками, которые ни один редактор в книгу все равно не пропустит. Моментально зажгли свет, в зале появился какой-то офицер и грозно спросил:

— Кто это сделал?

Кто-то из политических или бытовиков указал на группу урок:

— Они.

Тогда офицер махнул рукой механику, дескать, крути, Гаврила. И вот тогда-то у меня возник вопрос — а кто же тут «политический»?

Официально в Советском Союзе нет политических заключенных, кажется, с 1932 или с 1933 года. (Тогда СССР отказался от помощи Международного Красного Креста). Значит, критерии надо искать в чем-то другом. Допустим, этим критерием является статья уголовного кодекса. Раньше это была 58-я с различными пунктами, теперь ей соответствуют другие. Но тогда любой бандит, осужденный за побег из лагеря (им давали 58–14, саботаж), должен считаться политзаключенным. А если перенестись из времен моего сидения в наши дни, мы должны бы не признавать Анатолия Марченко «политическим». Ведь из четырех судимостей трижды он был осужден по «бытовым» статьям, например, нарушение паспортного режима.

Может быть, критерием служит мнение самого заключенного? Тогда почти все мои односидельцы не попадали бы под эту категорию. Ведь все «трепачи», сидящие за «антисоветскую агитацию», считали себя жертвами наветов, «террористы», в основном связанные с «делом Кирова», были бывшие партийцы и кричали, что они готовы умереть «за Родину, за Сталина». «Власовцы» уверяли, что они пошли служить немцам или из боязни умереть с голоду в лагере военнопленных, или что видели в этом единственный путь попасть на фронт и перебежать к своим. Собственно говоря, трактующие свое поведение по-иному не дошли до лагеря. «Религиозники»? Вот уж кто действительно возмущался, что им «шьют политику»:

— Церковь отделена от государства специальным декретом, какие же мы политики?

Тогда мне пришла в голову мысль: может быть, политическими считать не лиц, пытавшихся изменить политику, а жертвы политики СССР? Но тогда все «бытовики», сидящие за «колоски» (колхозник, собравший несколько колосьев с огреха), швея, присвоившая катушку ниток — 200 метров пошивочного материала, как писалось в приговоре, — тоже политические? Допустим, что да. Но кто тогда не политические? Остаются одни урки — профессиональные воры.

И вот тут-то упомянутый вор открыл мне на многие вещи глаза, рассказав о себе.

— Мои родители имели двух коров и их раскулачили. Мне тогда было семь лет. Я сбежал с этапа. Отец мне, помню, сказал: «Беги, нас всех, наверное, уничтожат». Я попал в детскую колонию. Не верь, что все колонии были такие, как показывали в фильме «Путевка в жизнь» или в книге Макаренко. Может, где такие и были, я их не нашел. Нас били кому не лень, есть давали «почти ничего». Не мудрено, что мы оттуда бежали при первом же случае. И я бежал. Добрался до своей деревни, зашел на бывший наш огород и вырвал из земли несколько морковок. Мужики меня заметили и с криком «кулацкое семя, наше имущество воруешь!» начали бить кольями. Хотели сдать в милицию, но милиционера в селе не оказалось, а везти в соседнее поленились. Я добрался до города, пробовал просить милостыню. Но какими злыми глазами смотрели на меня советские граждане. Зато с каким восторгом кричали они «Ура!» на демонстрации седьмого ноября, когда кто-то на трибуне прокричал «Да здравствует товарищ Сталин!». Я почувствовал себя загнанным, в окружении врагов. Но где-то рядом были такие же изгои. Они спали в еще теплых от варившегося асфальта котлах, ходили в лохмотьях и промышляли воровством (другого пути прокормиться, если не считать колоний, о которых я говорил, не было). Они меня приняли в свою среду. В шестнадцать лет я уже «загремел» по-серьезному. И вот в лагере оказался среди, как ты говоришь, политических. Это были, в основном, бывшие начальники всех рангов. Они кричали, что сидят по ошибке, и хвастались своими заслугами. Один, дескать, воевал с бандой Антонова, другой — раскулачивал, а третий, может, и чекистом был. Нас они презирали. Это были те же враги, но враги подбитые. Ну, мы их и шерстили.