Товарищ 'Чума' - lanpirot

мысли, разжигали в ней плотскую страсть, искушали льстивыми и лукавыми речами, но Иустина побеждала их постом, молитвой и крестным знамением, и, посрамленные и устрашенные крестом Господним, они бежали с позором. Вознегодовал тогда Киприан и стал мстить Иустине за свой позор. Он наслал мор и язвы на дом Иустины и на весь город, как некогда диавол на праведного Иова. Она же усердно молилась, и бесовское наваждение прекратилось. После такой перемены люди стали прославлять Христа, а Киприан, прозрев, отрекся от дел диавола, исповедал все местному епископу Анфиму, отдал ему на сожжение все свои книги и умолял совершить над ним Святое Крещение…

— Не спорю, звучит красиво… — покачав головой, произнес я. — Вот только сомневаюсь, что такое отречение просто так далось этому вашему Киприану.

— Весьма и весьма непросто, — не стал спорить отец Евлампий, — существует особый обряд… Долгий, страшный и весьма болезненный. Ибо узы ада не так-то легко разорвать. Но и он будет бесполезен, если в тебе настоящей Веры нет. А она должна быть крепче гранита…

— Вот что, дядь Евлампий, — прервал я монаха, — давай мы этот разговор оставим на потом. Мне и в колдовство-то с трудом поверить удалось, а тут еще и всё остальное. Какая, к хренам, вера? Мне бы сейчас просто в своей голове порядок навести…

Нет, отказываться сейчас от ведовского дара мне никак нельзя! У меня еще три года войны впереди! Можно, конечно, и на «общих» основаниях повоевать — боевой опыт есть. Но тогда и толку от меня будет, как от одного опытного, понюхавшего пороху бойца. А таких на фронте десятки и сотни тысяч. Может, и помогу чем, но вклад в общую победу будет минимален.

А вот с даром у меня имеется хороший шанс основательно приблизить окончание войны. Только для этого надо в чинах подрасти. Уж очень меня пример этого Киприана вдохновил. Если еще погодой и стихиями повелевать научусь, ох и устрою я приближающейся зимой фрицам настоящую задницу. Да и не только зимой можно — дороги-то у нас на Родине, даже в 21-ом веке еще те! А уж нынешние… Такую распутицу можно сообразить, чтобы, как пел Трофим: «всякий оккупант на подступах застрял»!

— Эк! — недовольно поморщился отец Евлампий. — Понимаю… Ты и хоть и заблудший, но все же Его сын. А Он — всемилостив… — Неожиданно взгляд священника зацепился на моей простреленной руке.

Перевязал я сам себя впопыхах преотвратно. И в данный момент сбившаяся повязка набухла, пропитавшись кровью, капли которой медленно и мерно разбивались о дощатый пол. Подо мной уже цела лужица собралась.

— Гребаный аппарат! — по привычке выдал я. — Так и кровью истечь недолго… — И принялся разматывать руку, чтобы перевязать рану покрепче.

— Подожди! — остановил меня священник. — Сейчас бинты принесу. Да и рану обработать надо, чтобы не загноилась. Пулю-то достал, ведьмак?

— Повезло — сквозное, — ответил я, прекратив суету. — Но в рану все-равно грязь забилась, да и нитки от гимнастерки.

Возиться с пропитавшимся кровью рукавом было действительно бесполезно. И продезинфицировать действительно надо. Хотя бы на первое время, пока не освобожусь. А там у меня врач один на примете есть. Отличный хирург, доцент, который меня подлатает, как за здрасти.

Священник бодро подскочил с табуретки и направился к выходу из моей темницы. Какое-то время, после того, как он закрыл за собой дверь, я еще слышал, как бухают его огромные «говноступы» по утрамбованной земле. Но затем затух и этот звук.

Я остался в одиночестве, а через несколько мгновений, моргнув, погасла и свеча, догорев до самого основания. А в темноте в голову сразу полезли всевозможные подозрительные мысли. Ведь отчего-то не выпустил меня попик из клетки? Не выпустил!

Да и на мой вопрос относительно его сотрудничества с фрицами, ничего вразумительного не сказал. Вернее, вообще ничего не сказал. Только колушками своими огромными у меня перед носом хрустел, зенками бешено вращал, да дышал словно загнанный жеребец.

Вот, куда он сейчас пошел? За бинтами? А вот хрен его знает, товарищ Чума! Может быть, он мне сейчас зубы заговаривал, прикидывая: самому ли адскую тварь пришибить, или отдать с потрохами оккупационным властям? Ведь судя по разговору, который я подслушал, он с ними «вась-вась». И тот факт, что они поверили попу на слово, даже не обыскав его «покои», говорило о многом.

И еще, небось, ему и на восстановление церкви деньжат отсыпали, чтобы он среди прихожан агитационную работу проводил. Немцы, они ушлые сволочи, такие моменты на раз прокусывают. А лояльное к власти Рейха население им позарез нужно. Ведь должен же кто-то на них работать?

А тут, как раз в тему, и наш попик придётся: не убий, не укради, вдарили по правой щеке, подставь левую. Удобно… Так, стоп! Я помотал головой, пытаясь собрать разбегающиеся мысли в кучу. И куда подевалась моя хваленая невозмутимость, о которой на нашем участке фронта даже легенды ходили? Ведь я в любой ситуации, какой бы хреновой она ни была, старался держать хвост «пистолетом» и искать выход. И находил.

А сейчас у меня сложилось такое ощущение, что это не совсем мои мысли… Вернее, совсем не мои! Славно кто-то другой, куда более слабый и малодушный (но, отнюдь, не трус, нет!) гоняет свои мысли у меня в голове. И я эти мысли принимаю за свои.

Может быть, это то, что осталось от погибшего бедолаги Романа? Какое-нибудь подсознание, куски личности, остатки памяти? Одним словом, «инерция» предыдущего хозяина тела? Может быть именно поэтому я совершаю такие глупые ошибки раз за разом? Постоянно забываю контролировать незнакомые в этом времени словесные обороты, научные термины и прочую сопутствующую ерунду?

Ведь я в этом теле без году неделя — даже суток еще не минуло с момента моего вселения. Возможно? Всё возможно! Вот только посоветоваться мне на этот счет и не с кем. А открывать своё «настоящее лицо» я никому не намерен! Мне просто надо усилить над собой контроль, как будто я — разведчик-нелегал в стане врага. Как Штирлиц, для которого любая оплошность, или мелочь может закончиться полным провалом и неминуемой смертью…

Мои невесёлые мысли были прерваны скрипом распахивающейся двери — вернулся батюшка Евлампий. Я узнал его по солидному силуэту, заслонившему светлый дверной проём — на улице уже вовсю занималась утренняя зорька. Однако священник вошел в помещение не один — следом за ним в мою