Стать бессмертным - Владислав Кетат

Евгений Иванович не успел закрыться, и увесистый, болотного цвета томик Феодосьева угодил ему прямо в пах. Евгений Иванович громко охнул. От боли, хлынувшей через пару мгновений после удара, потемнело в глазах. В напрасной попытке унять её Евгений Иванович подтянул ноги к животу и тихо застонал.

Алёна быстро оделась и, не дожидаясь пока Евгений Иванович очухается, натянет брюки и бросится за ней в погоню, выбежала из его квартиры. После того как за ней захлопнулась оргалитовая, давно нуждающаяся в замене дверь, Евгений Иванович почувствовал укол такой боли, которая перекрыла даже боль в паху. Евгений Иванович заплакал.

Жизнь без Алёны казалась Евгению Ивановичу скучной первые десять — двенадцать дней, сколько и полагается после разрыва отношений, если конечно вовремя найти утешение в других женщинах. Евгений Иванович нашёл его быстро. Одна страшненькая, но весьма раскованная в постели аспирантка поставила всё на свои места, а потом, разумеется, были другие. О своей так называемой любви он вспоминал всё реже, и воспоминания эти наводили в нём тихую сладкую грусть, от которой, впрочем, никуда нельзя было убежать, даже к другой женщине.

«Правду говорят, что от любви бога и смертной женщины ничего хорошего не выходит», — иногда шутил про себя Евгений Иванович.

Весенний две тысячи третьего года семестр оказался последним, когда Евгений Иванович Рыжов преподавал в Сенишах. Пятого мая, возвращаясь домой с собственного юбилея, Евгений Иванович упал с лестницы в подъезде своего дома и сломал левую руку, три ребра, шейку бедра правой ноги и голеностоп левой. Евгений Иванович не был пьян — как говорили потом его заклятые друзья — он прекрасно помнил, что с лестницы его аккуратно столкнули, но, вот кто именно, ему разглядеть не удалось — в подъезде было темно. Да и произошло всё настолько быстро, что Евгений Иванович понял, что тут к чему только когда уже лежал на полу.

Сразу после падения Евгений Иванович ненадолго отключился. Нехорошая, темнее темноты вокруг, воронка засосала его в некое локальное небытие, какое-то время подержала на самом его дне, а потом выплюнула обратно в подъезд, где была боль. Евгений Иванович пытался позвать на помощь, но вместо крика у него получился немощный стон, который вряд ли кто-нибудь мог услышать. Почти до самого утра Евгений Иванович пролежал на полу вонючей лестничной клетки, то, приходя в сознание, то вновь проваливаясь в спасительную пустоту. Несколько раз мимо проходили какие-то люди, некоторые даже спотыкались об него, но никто из них ему не помог. Только под утро его нашла соседка и вызвала «скорую».

Перелом голеностопа оказался настолько тяжёлым, что в районной больнице, куда Евгений Иванович попал, ему первоначально была обещана ампутация, но буквально через несколько дней состояние его несколько улучшилось, и от столь радикальных мер решено было отказаться. С бедром дела обстояли не лучше.

— В нашем с вами возрасте может и не срастись, — сказал Евгению Ивановичу пожилой хирург, — или срастись, да не так…

Всю весну и лето Евгений Иванович провёл в больнице. Студенты и преподаватели несколько раз навещали его, но, как показалось Евгению Ивановичу, в визитах этих не было ни капли искренности. Евгений Иванович сделал неутешительный вывод, что он никому на самом деле не нужен, и что выкарабкиваться из той задницы, в которую он попал, ему придётся самостоятельно. Собрав остатки воли и былой силы в кулак, он сумел расположить к себе фельдшера из отделения функциональной диагностики — Маргариту Лисину — которая вложила всю свою нерастраченную на других мужчин женскую энергию в процесс его выздоровления. Но даже после того как сняли гипс и была проведена восстановительная терапия, Евгений Иванович не мог передвигаться самостоятельно. Все попытки подняться хотя бы на костыли оказались тщетными — Евгений Иванович так ослаб, что был не в силах удержать даже свой небольшой вес.

Разумеется, ни о каких посещениях «Комнаты досуга» теперь не могло быть и речи.

31. Алексей Цейслер. Встреча на Эльбе

Зима обосновалась в Сенишах, кажется, навсегда. Сугробы кое-где уже в мой рост, а от мороза хочется выть. Надев на себя всё тёплое, что у меня есть, иду на работу, служить.

Слева от меня голый лес, который недавно был зелёным и шумным, пахнущим жизнью и совсем не страшным; справа — занесённый снегом город, в котором мне жить ещё целый семестр. Только с наступлением зимы ко мне пришло понимание того, что сослали меня далеко и надолго — того и гляди, начну «Искру» в подвале печатать…

— Цейслер… это вы? — слышу я произнесённую шёпотом собственную фамилию.

Останавливаюсь.

— Леонид. Цейслер. Это же вы?

— Вообще-то Алексей. Но это я, — говорю я, — с кем имею…

— Извините. Рыжов Евгений Иванович. Вы меня, должно быть, не узнали… Я понимаю… я знаю, как я сейчас выгляжу, Алексей. Подойдите, пожалуйста, я не могу громко говорить.

Я подхожу ближе и только тогда понимаю, что человек в инвалидной коляске, которого я поначалу принял за пациента больницы, которая неподалёку — это действительно профессор Рыжов, Евгений Иванович, хороший друг моего научного, и, как недавно выяснилось, известный бабник и пьяница.

Да уж, узнать его непросто. Совсем непросто. Будто взяли и искусственно, как латунную болванку, состарили нестарого ещё человека до состояния ходячей мумии.

Наклоняюсь к нему.

— Евгений Иванович, как вы сюда попали?

— Меня привезла сюда моя… э-э-э помощница. Это я её попросил. Она добрая. Глупая женщина, да хранит её провидение… теперь она куда-то ушла, кажется в аптеку или, может, ещё куда. Не помню, я задремал, — тут он кашляет так, будто из его лёгкого выбило воздушную пробку, — это всё детали, Алексей, закатите меня, пожалуйста, в здание. Я замёрз.

— Конечно, конечно, Евгений Иванович, сию секунду.

— Только с ручника меня снимите…

Коляска подаётся легко. Я аккуратно буксирую Евгения Ивановича ко входу в филиал и по обледенелым ступеням затаскиваю внутрь.

— Алексей, будьте так любезны, поставьте меня к окну, чтобы я её не пропустил, — срывающимся на сип голосом просит Рыжов, — она должна вернуться с минуты на минуту, я думаю.

Я паркую его боком почти вплотную к батарее под подоконником. Они здесь совсем низкие, так что Рыжов может спокойно наблюдать за тем, что происходит за окном.

— Может, вам что-нибудь нужно, Евгений Иванович? — спрашиваю я.

— Ну, наглеть, так по крупному, — чуть бодрее отвечает он. — Могу я вас попросить раздобыть мне где-нибудь стакан горячего чаю?

— О чём разговор, господи…

Бегу на кафедру, на которой ещё никого нет, и возвращаюсь к Рыжову с кружкой чая и пакетом баранок.

— Ой, это лишнее, я совсем не голоден. — Он протягивает к кружке сухую, желтоватого цвета, покрытую с тыльной стороны седыми волосами, кисть. — А что же вы себе ничего не взяли?

— Да, как-то не сообразил…

Рыжов пару раз кивает и начинает осторожно прихлёбывать из кружки, слегка покачивая головой. Движения его медленные и плавные, как у ленивца, точно он делает всё в полусне. Выпив с половину, он поворачивается к окну, и так долго, сощурив глаза, в него смотрит, что мне начинает казаться, будто обо мне он совсем забыл.

— Про меня, небось, всякие гадости на кафедре говорили? — как бы невзначай говорит он.

— Вы о чём? — не понимаю я.

— Ну, что напился на старости лет и ноги себе переломал, да?

— Да, Евгений Иванович, — признаюсь я, — именно так и говорили.

— А ведь я не был пьян! Меня столкнули!

— Как столкнули?

— Да так, обыкновенно. Взяли двое под локотки и через перила… Думал, сдохну там, на лестничной площадке, но обошлось. Говорят, ещё легко отделался, мог бы и шею сломать.

С удивлением смотрю на Рыжова. Первое, что приходит в голову — врёт старик. От стыда своего и позора. Кому охота признаваться, что по пьяни ноги переломал на девятом-то десятке! Хотя, с другой стороны, на кой чёрт такую историю выдумывать? Двое в подъезде старика через перила скинули! Бред какой-то!

— А в вы милицию обращались? — спрашиваю я.

Рыжов обречённо машет рукой.

— Побойтесь бога, Алексей, в какую милицию! Я их и опознать-то не смогу. Темно ведь в подъезде было, хоть глаз выколи. Видимо, во всём доме электричество отключили — лифт тоже не работал, пришлось пешком подниматься. До пятого я дошёл спокойно, думал, сейчас домой приду, зажгу свечи и буду в темноте чаи гонять… а на шестом слышу, сверху разговор тихий, шёпотом. Я прислушался — ничего не разобрать, помню только, два голоса было: один высокий, другой чуть пониже. Потом всё стихло. Ну, я дальше пошёл. А между шестым и седьмым меня ласково так, с двух сторон о-па!

«Надо же, он всё так хорошо помнит, даже то, о чём в тот момент думал. Если не врёт, то, скорее всего, он действительно не был пьян, — думаю я, — вот только кому понадобилось сбрасывать его с лестницы?»