Солнце в кармане - Вячеслав Перекальский

… Позже он узнал, что это состояние называется "Ностальгия". Это — болезнь, и присуща она, якобы, только русским. Позже он посчитал такое утверждение ложью, — не только русские, все нормальные люди тоскуют о прошлом.

Но еще позже он понял, что Ностальгия как болезнь присуща только русским. Только русские, обращая взгляд в прошлое, прозревают будущее. Видят то, неизбежное русское будущее, когда успокоится светом душа. И всем всё воздастся, и ада нет.

Но отец Вани не светлел душой. Он начал сорится с женой, мамой Вани. Он начал их бить и при этом орать: "Русские свиньи! Твари, зачем вы здесь?! Здесь место только цивилизованным людям! Русские ублюдки, расплодились, наехали на готовое! Зачем я вас с собой приволок? Нет, я построю, дом, я построю свой замок! Корми еще вас!".

Дальше он просто терял все слова, — и только шипел: "Руссиш-ш-швайн!", хлеща ремнем по рукам и другим частям тел. Хлеща по жене и сыну, ползающих перед ним, сбитых, поваленных на пол. А подустав, отец, садился смотреть фильм "Белое Солнце в Пустыне" Забывая о поверженных — о жене и сыне. И Йоганну, — теперь его звали только так, по-немецки, — должен был надоесть этот фильм, достать до печенок. Но нет — он любил этот фильм. Любил особой любовью. Когда отец смотрел на экран, его лицо очищалось от бугров злобы и складок презрения. Лицо отца становилось даже красивым и безнадежно чистым. Пусть и с синюшным отсветом бледности в свечении экрана. Пока он смотрел фильм он никого не бил.

Таким, именно таким он его и запомнил. Бледным, смотрящим в счастливо в больное Никуда, с заплаканным лицом Пьеро. А не злобную маску зверя в мелькании змеиного тела ремня.

Жизнь продолжалась, продолжались избиения. Но теперь только Вани. Супруга Альберта Бергера и мать Вани терпела не долго. Заявила, что при первом следующем агрессивном прикосновении к ее или сына телу она сдаст его властям с потрохами. Она это давно бы сделала, но очень любила его, другого — трезвого. Ну а Вани теперь доставалось за двоих, когда матери не было рядом. Ваня не жалобился на папашу, а всё чаще сам нарывался, глядя в бешеную физиономию отца, отказывался выполнять его указания и провокационно заявлял: " Я русский". Хотя в генетическом древе их семьи не было не то что русской, славянской крови не было ни капли. Потом, распластанный на полу, или на столе, терпел боль, молча, на зависть белорусским партизанам.

В его затуманенный болью мозг вплывали тогда чудные светлые видения страны по имени Русь. Которой он по сути не знал. Он видел сказочные терема, бородатых людей бьющих поклоны друг другу и красавиц с изогнутыми бровями, подвязанных скромными платочками. И постоянно вплывало во все видения одно и тоже лицо. Лицо пожилой женщины с печальными и добрыми глазами. Она будто видела все мучения Вани и молча подбадривала.

Её глаза давали еще хрупкому человечку неимоверные силы. И по ночам ему, обессиленному снилось — приходила она и давала краюху хлеба с вареньем и кружку молока. Он впивался зубами в хрусткую теплую корку, подирая разбитой губой сваливающиеся с куска ядрышки крыжовника. Запивал теплым, жирно сладким молоком и пялился в окно, где стучали в стекло холодные капли осеннего дождя. Теплая рука женщины ложилась на его затылок и не уходила, пока не переставал дождь. Пока сквозь потеки дождливых струй не прояснялось голубое небо с желтыми всполохами берез.

Он вставал утром полный сил. Весело побаливали мышцы как после упорной тренировки, а не зверского бития. А в груди рос, покалывая жжением упругий клинок. Пока еще не остывший, пока еще в процессе каления. Но скоро, неизбежно — он станет холодным и острым, гибким и не ломаемым, беспощадным орудием Права. Права Себя.

Битье ремнем уже не удовлетворяло истязателя. Как-то он схватил швабру. К третьему удару пластик изогнулся и лопнул. Тогда он переломил её надвое и продолжил опрокидывать град ударов уже с двух рук и не только по спине ребёнка. Удары летели куда попало. И вскользь по руке, и прямиком по голове. Изверг, войдя в раж, не понял, что бьет уже бессознательного человека, колотит уже по бесчувственному телу.

Мать приходила поздно. На этот раз раньше. Войдя в комнату полную жара ярости и боли, увидела тело сына. А над ним не своего мужа — воющего демона, в мельтешении, казалось множества бьющих лап. Она едва выдержала — не потеряла сознания и не закричала. Захлёбываясь слезами и давя тошнотные порывы, она убежала и вызвала от соседей полицию.

В итоге Альберта Бергера лишили родительских прав и упекли в тюрьму. К тому же нашлись и другие его, не малые прегрешения пред Германским Порядком. А Йоханн Бергер попал в больницу. С тех пор он забыл русский язык. Но, после долгого лечения, вернувшись в школу, он продолжал в любом сложном положении заявлять обидчикам, глядя прямо в лицо: "Я Русский". Теперь уже только по-немецки…

Не смотря на постоянные стычки со старшеклассниками, — их осталось пара тройка особенно тупых и заторможенных не признавших силу воли Вани и его права быть и называться, кем он хочет, — Ваня учился хорошо, кроме языков. Иностранные языки Ваня перестал понимать вообще, воспроизводил, не понимая смысла, только входящие в германскую группу. Названия городов, областей, имена давались также с трудом, и только через немецкую транскрипцию. Он признавался, что французская, итальянская, славянская речь воспринимаются им как мелодии, иногда очень приятные и очень красивые, но мелодии — без иного значения, как радовать или печалить слух.

Он даже словчился сдать экзамен по английскому языку. Он одобрал отрывок из аудио постановки Шекспира, наиболее приятный ему мелодически. И, с помощью друга, музыкально образованного Гелли Занкера, разложил его по нотам и разучил его как партию духового инструмента, — трубы или саксофона. Заучил перевод соответственно музыкальным фразам. Уловив знакомые нотки, в вопросе экзаменатора, выдавал созвучный отрывок, начиная ответ то: "Йес, ит из", то: "Ду нот ит из" или "Из ит нот", выбирая по наитью.

Глаза преподавателя поначалу подбадривающие, становились с каждым ответом все удивленнее. Под конец экзамена он уже забывал закрывать рот, и на нижней губе его поблескивала капелька слюны.

Ставя оценку "Хорошо" он сказал:

— Ученик Бергер, я знаком с мнениями о вашей персоне и о том, что вы, в языках, полный дуб, простите. Но, то, что вы сейчас выдали — феноменально! Я уже в глаза вам стал смотреть, но видел в этих чистых голубых озерах незамутненную веру в своей правоте! Ведь в ответах на вопросы вы пару раз допустили полную ахинею! Я не знаю, какой вам поставил бы диагноз врач, — шизофрению или манию величия, но вы меня поразили, и я остановил свое любопытство, на критической черте, дабы не поставить вам плохую оценку, робот вы наш, германский.