Государство и революции - Валерий Шамбаров

Правда, сказанное относится только к районам действия регулярных белых армий - Колчака, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля, а не самостийной "атаманщины". Скажем, контрразведка Семенова действительно прославилась жестокостью. Ну да Семенов и не подчинялся распоряжениям верховной власти, его действия осуждали сами колчаковцы и называли "белым большевизмом".

С красной же стороны террор насаждался планомерно и централизованно, самой властью, подкреплялся "классовой" теорией. Поэтому при переходе от стихийности к организации он наоборот, не ослабевал, а усиливался, вводился в систему. Здесь мы имеем дело не с эксцессами, не с акциями мести, а с политикой террора, которая была неотъемлемой частью самого коммунистического государства. Так же, как продразверстка являлась не средством борьбы с голодом, а частью общего плана построения коммунизма, так и террор был не только средством для достижения тех или иных целей, но одновременно и самой целью, одним из главных движущих рычагов "нового общества", создаваемого по ленинским моделям. И эта составная часть антиутопического государства-машины конструировалась и совершенствовалась одновременно с другими ее агрегатами.

Если в начале коммунистического правления репрессии, хотя и разжигались целенаправленно, отдавались на произвол "местной самодеятельности", согласно уже цитированной работе "Как организовать соревнование" - "единство в основном, в коренном, не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях... в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов...", то к концу весны 19-го была уже создана мощная централизованная машина террора. Всю страну покрыла густая сеть карательных учреждений - были чрезвычайки: губернские, уездные, городские, волостные, железнодорожные, транспортные, иногда даже сельские и фабричные, плюс военные, военно-полевые, военно-революционные трибуналы, плюс народные суда, особые отделы, чрезвычайные штабы, разъездные карательные отряды и экспедиции.

Унифицировалась и сама процедура казней. Вместо энтузиастов-"любителей" теперь действовали "профессионалы", во всех карательных учреждениях существовали должности штатных палачей - они назывались комендантами или помощниками комендантов, а в просторечии "комиссарами смерти" или "ангелами смерти". Было признано, что публичные экзекуции нецелесообразны, вызывают чувство жалости к жертвам и поддерживают их народным сочувствием. Для запугивания людей оказалось эффективнее, когда приговоренные просто исчезают в неизвестность. И расправы стали проводить по ночам, в укрытых от посторонних глаз местах. При выборе таких мест учитывались и санитарные соображения. Расстрелы стали проводиться по общим методикам - обреченные должны были раздеваться донага, ставились на колени (вариант - ложились ничком), и умерщвлялись одним выстрелом в затылок.

То есть, действовали только принципы железной, механической "целесообразности" - экономия патронов, "удобство" исполнителей, сохранение вещей, которые еще можно использовать. Все это тоже диктовалось голым рационализмом ленинского государства-машины, в котором принципы морали и нравственности заведомо отбрасывались. Как писал в журнале "Красный меч" член коллегии ВЧК Лацис, "для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для эксплуатации низших классов". Согласно той же строгой логике, вещи казненных подлежали оприходованию и поступали в активы ЧК (конечно, за исключением разворованного исполнителями). А уж дальше распределялись по категориям. Как мы видели в предыдущей главе, основные ценности поступали в ленинскую партийную кассу. И их было столько, что "мелочи", вроде зубных коронок, в русском варианте туда не попадали. То, что оставалось на теле - золотые зубы, крестики, часто считалось "законным" вознаграждением палачей - например, в Москве ими почти в открытую промышляли и сбывали исполнители приговоров Емельянов, Панкратов, Жуков.

Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19, сохранился счет на получение Ильичом из хозотдела МЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Даже нижнее белье находило применение - его отправляли красноармейцам, а что похуже, иногда выдавали заключенным. Из тех же принципов целесообразности мужчины при казнях не отделялись от женщин, да и в камерах смертников их содержали вместе - какая разница, если все равно "в расход"? Работали все карательные учреждения непрерывно, казни шли систематически, почти каждую ночь. Ведь известно другое печатное высказывание того же Лациса: "Мы не ведем войну против отдельных лиц, мы уничтожаем буржуазию как класс".

И уничтожение шло в прямом смысле слова. А поскольку уничтожать приходилось не только "буржуазию" (читай - интеллигенцию), но и многих рабочих, казаков, крестьян, по тем или иным причинам не вписывающихся или не желающих вписываться в схемы "нового общества", то чрезвычайки превращались в настоящие конвейеры смерти.

Вот как описывал "трудовые будни" губернской ЧК писатель-коммунист В. Зазубрин: "Больно стукнуло в уши. Белые серые туши (раздетые люди) рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги... Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно... Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно... Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой... И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания... Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных... Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих".

Только читая это, учтите, что Зазубрин таким описанием отнюдь не осуждал чекистов, а наоборот, героизировал, и воспевал с восторгом их трудную, но "нужную" работу, он сам дружил с этими палачами, добросовестно изучал специфику их деятельности, сам ходил на расстрелы, так что его повесть "Щепки", откуда взята цитата, является своего рода "репортажем" из смертных подвалов.