Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская

Жила бы в Японии. Вылезла бы из этой нищей России! Ты подумала обо мне? Ты позаботилась обо мне? Нет, ты и сама не зарабатываешь, хотя тебе самой плывет всё в руки, и мне мешаешь работать. Ты могла бы скосить здесь такие деньжищи! Но ты не хочешь. Это твой выбор. Живи, как угодно. Но меня оставь в покое! Мне такой ценой даются эти деньги. Я выцарапываю из кексов каждую тысячу ен! — она в аффекте носилась по кухне и размахивала руками.

— Подожди, у тебя же Джордж. Какой Игорь?

— Не твоё дело! Джордж — бедный. Что мне ждать от ребёнка?

— Послушай, мы же почти каждый день ходим в рестораны. Мы ездили на американские горки в Ёкогаму. У нас появилось много новых нарядов. Но ведь ничего не изменилось. Мы несчастливы здесь. Куда бы мы ни ехали, а на душе противно. И никуда от этого не убежать.

— Ну что ж, раз тебя деньги не сделают счастливой, вот и не зарабатывай их. А поскольку меня деньги осчастливят, дай мне самой решать, с какими кексами работать. Даже если деньги не принесут мне счастья, то уж наверняка сделают мою жизнь ярче.

— Ну и посмотри на Хисащи. Его жизнь яркая? А у Окавы яркая жизнь? Жизнь, протухшая от гонки за бабьём. Скука смертная. Но ведь даже не это самое страшное. Страшнее всего то, что они одиноки. Отними у того же Хисащи его состояние, и он окажется совсем один. Потому что все люди, которые его окружают, купленные. Будь он нищим и больным, никто не пришёл бы помочь ему. Что же это за счастье?

В этот момент у Ольги зазвонил телефон.

— Да, Хисащисан, так быстро приехали? — сказала она подобострастно, и стала кланяться, будто он мог видеть её, — Да, спускаюсь. Я тоже целую.

Она посмотрела на меня со злобой и обидой:

— Всё, мне некогда тут с тобой спорить. У меня дохан. Пока.

Ольга направилась к выходу.

— Что же ты делаешь? — сквозь рыдания сказала я ей вдогонку, — Не топчись по мне. У всех людей так много моментов, которые стыдно вспомнить. Зачем ты пополняешь копилку?

Она задержалась в дверях:

— А кто сказал, что мне будет стыдно вспоминать это? Мне нечего стыдиться! Я ни в чём не провинилась перед тобой! — зло процедила она.

— Во что же ты будешь верить? — крикнула я, когда она уже выходила.

— В деньги, — сказала она и захлопнула дверь.

«Предательство… Предательство…», — скорчившись, я беззвучно рыдала.

Это обстоятельство окончательно сломило меня. Когда я просыпалась по утрам, я, уткнувшись лицом в подушку, сдавливала виски руками и не двигалась, будто хотела перекрыть налегающие мысли. Они, как живые, как стервятники, бросались на меня, стоило только пробудиться сознанию. На кухне Ольга готовила себе завтрак и напевала песенки, пританцовывая. У неё теперь каждый день были доханы, и оптимизма у неё было в избытке. Перекусив, она убегала к Хисащи, а я погружалась в тяжёлую дремоту до вечера, пока не наступало время собираться на работу. В клубе Хисащи отныне проводил по три-четыре часа. Это время казалось пыткой. Он неизменно садился с Ольгой за столик, который был напротив меня, чтобы предоставить мне возможность видеть, какая страсть разгорелась у него с его новой возлюбленной.

После рабочего дня он часто околачивался возле клуба. Когда все девушки выбегали на улицу, он кружил возле Ольги. То целовал ей руки, то растерянно смотрел на неё, будто исчерпал все ресурсы и тщетно старался придумать что-нибудь новое для демонстрации обожания к ней. Он видел, что мы с ней давно не общаемся. И от этого испытывал злорадный кураж. Наблюдая за мной, подавленной и молчаливой, он гортанно хохотал, противно скалясь. Мы все играли в его игры. Против воли или добровольно, но мы вели себя точно так, как он просчитывал это. Все мы были его бильярдными шарами. Дрессированными собаками.

Однажды мне позвонила подруга из России, и я рассказала ей о происходящем.

— Надо уметь абстрагироваться от этого, — сказала она назидательно, — Взглянуть на ситуацию как бы со стороны.

Горько и смешно мне было это слушать. Так мог рассуждать только человек, который не варился в этом, не имел представления о такой работе.

Как-то по окончании рабочего дня я первой вышла из клуба. Когда я садилась в автобус, ко мне подбежал Хисащи. Он схватил меня за локоть и спридыханием прошептал мне в самое ухо, измазав его слюнями:

— Если ты будешь со мной, у тебя будет огромная шкала успеваемости. У тебя будет столько доханов, что ты их не сможешь сосчитать.

Я выдернула руку, отпихнула его:

— Да ладно. Я сама как-нибудь.

— Папе грустно, — не отставал он, подавляя раздражение.

— Твоя жизнь — твои проблемы, — сквозь зубы процедила я.

— Да?! — он с брезгливым прищуром засмеялся мне в лицо, — Ну, желаю удачи! Посмотрим, что ты заработаешь.

На улицу вышла Ольга. Он бросился к ней и попытался поцеловать её в губы, но больно ударился о козырёк её кепки и отшатнулся, потирая переносицу. Похоже, она стала носить кепки для самообороны. Но он не отчаивался.

— Хочешь, я куплю тебе… — он не знал, что предложить ей в шестом часу утра. Потом перевёл взгляд на автомат с напитками:

— Хочешь, я куплю тебе кофе? — сообразил он.

— Хочу, — сонно ответила Ольга.

Диалог этот услышали филиппинки. Всей оравой они бросились к нему с криками:

— И мне кофе, Хисащисан! И мне! И мне! Пожалуйста!

В клубе мы могли без меры пить кофе. Но это было неинтересно. Они попрошайничали по инерции, не ради денег, а ради азарта. Хисащи вставал на носочки и пытался увидеть из-за макушек филиппинок, наблюдаю ли я за этим действом и сожалею ли, что все пьют кофе, кроме меня. Когда он собрался домой, Шейла выскочила за ним из толпы и сказала неестественно плаксивым голосом:

— Не оплатит ли мне дохан добрый папа Хисащи? Совсем нет гостей. Денег нет. Кушать нечего.

Он обрадовался возможности выставить напоказ свою сверхчеловеческую доброту и сказал Куе:

— Я