Борцы - Борис Порфирьев

— А кто–то сегодня мне хотел наколоть дров?

— Разве уже поздно?

— Слава богу. Ты спал, как спящая красавица.

Он вскочил и, как обычно, сказал:

— Уйди, пожалуйста, в ту комнату — я буду делать зарядку.

Зарядка и обтирание как рукой снимали с него желание понежиться в постели. С огромной вязанкой дров он взбегал на четвёртый этаж, вызывая восхищение дворника и пугая жильцов.

— Послушай сердце, — говорил он с гордостью Нине после нескольких рейсов.

Она прикладывала ухо к его груди:

— Механизм. Мотор… Ты это хотел услышать от меня?

— Это.

— Безотказная машина.

— Эх, если бы к этой машине да здоровую руку…

Нина вытерла ладони о фартук, подошла к нему, прижавшись, заглянула в глаза:

— Что? Опять плохо?

— Колол дрова, понимаешь… и опять отказала… Ударов десять великолепно… Я не вспоминал о ней, и… вдруг опять… вырвался топор, и она как плеть…

— Может быть, тебе вернуться к чемодану с галькой? — осторожно посоветовала Нина.

— Боюсь, что бесполезно.

— А ты попробуй. Ты всё из–за меня забросил. Никита–то носит не за тебя. Как говорят англичане: на скачках скачет всяк сам за себя.

— Ладно, попробую.

— И потом, врачу надо показаться… Тому самому, который лечил тебя.

Он улыбнулся печально, покачал головой:

— Боюсь, Ниночка, что с карьерой борца для меня теперь навсегда покончено.

Женщина снова заглянула в его глаза, нежно погладила больную руку.

— Не горюй. Всё, что надо, ты передал Никите… Как писал Коверзнев в «Бенефисе»: ты снова родился в Никите.

Верзилин усмехнулся:

— Это не совсем то, когда сам мечтаешь стать чемпионом мира.

Продолжая нежно гладить его, она проговорила:

— Я бы хотела, чтобы ты выслушал меня. Видишь ли… Леван женится на Терезе, и она, вероятно, будет работать с ним в паре. Правда, он этого не говорит… Но так всегда бывает: муж работает с женой… И не попробовать ли нам тогда с тобой сделать какой–нибудь свой номер?

— Подбрасывать в воздух мячики? — горько спросил Верзилин, отстраняясь от Нины и с упрёком глядя на неё. Но, увидев в её глазах тоску, сказал горячо: — Прости, прости меня! Я жалкий себялюбец.

Она опустила глаза.

А он, чувствуя, как сердце его разрывается от её молчания, пристыдил себя:

«Ты лжёшь, если говоришь, что так любишь её! Она была укротительницей, а ей пришлось жонглировать мячиками».

— Прости меня.

— За что? Я понимаю твою боль лучше, чем кто–либо… Иногда жизнь ломает нас… и мы делаем то, что нам кажется, немножко позорным… А потом привыкаем к этому, — она нарочито беззаботно тряхнула небрежно заколотыми волосами. — Но я тебе хотела предложить не мячики. А почему бы, например, нам с тобой не сделаться дрессировщиками? Это бы импонировало твоей солидной фигуре.

— Первый в России дрессировщик зайцев — Ефим Верзилин? — решил он всё свести к шутке.

— Не обязательно.

— Или ещё лучше: белых мышей.

— А если медведей?

— О! Это уже мужественно.

— Вот видишь.

— Или…

Он хотел сказать: «Или львов», но вовремя спохватился и произнёс:

— Или слонов.

Видимо, поняв, что он может заговорить о львах, она поторопилась закончить разговор.

— Ты всё–таки подумай об этом, — сказала она.

Верзилин видел, что она заботится не о себе, а о нём, и от этого его сердце переполнялось благодарностью.

Он вообще с восхищением отмечал эту её черту — заботиться о других.

Как–то ночью, проснувшись оттого, что оказался один, он был невольным свидетелем знаменательного разговора. Было темно; свет из соседней комнаты падал узким лучом в замочную скважину; звучали приглушённые голоса. Кутаясь в прохладную чистую простыню, Верзилин подумал, что, видимо, вернулся Леван и Нина открывала ему дверь. В последние дни Леван приходил в середине ночи. Сначала Верзилин не мог разобрать их слов. Потом, вслушиваясь, различил Нинины слова:

— Может быть, настало время вам пожениться?

— Она этого от меня не требует, — отвечал Леван. — Нэт?

— Видишь ли, не каждая девушка об этом скажет. А для многих из нас это бывает очень важно.

— Это условности.

— Это для тебя условности. Ты — мужчина. Тебя никто не осудит за это. А в неё любой может бросить камень.

— Поторопишься, свяжешь жизнь. Ей же будет неприятно. Нэт?

— Поторопились и связали вы себя раньше. Сейчас пора думать о другом…

Засыпая, Верзилин решил: «Надо завтра договориться насчёт венчания».

Наутро, помогая ей чистить картошку, он спросил осторожно:

— Во время поста свадьбы играть не разрешают?

— Нет, — подтвердила она равнодушно, нарезая на дощечке кубики овощей. — А что?

— Да просто подумал, когда нам удобнее всё оформить.

— Не понимаю, что это тебя так занимает? Мы и так с тобой муж и жена… друг перед другом. Это больше, чем перед людьми и… богом.

— Не кощунствуй, — сказал он шутливо.

— Ну не сердись, — она потянулась к нему и поцеловала в щёку. — Когда захочешь, тогда и сыграем свадьбу. А сейчас очисти–ка лучше мне три луковицы. От них чернеют пальцы, что мне совершенно противопоказано.

После молчания, под завывание огня в плите, она сказала:

— Давай устроим свадьбу так, чтобы всем было радостно на ней. Весёлую, с огнями, с фейерверком, с подарками. — И помолчав, добавила: — Только для этого надо много денег, а у меня сейчас нет.

Верзилин вздохнул:

— Мы с Никитой безработные… Если будет какой–нибудь зимний чемпионат, пойдём туда. Деньги будут.

— Я не для того совсем и сказала.

— Я знаю. Однако раньше ты все деньги тратила на себя.

— И не была счастливее.

Пропустив её слова мимо ушей, он сказал:

— Весной мы съездим с Никитой в провинцию и привезём целое состояние.

— Ты же не хотел возвращаться к борьбе, а хотел подумать насчёт дрессировки?

— А для этого тоже будут нужны деньги.

— Ефим, — вскинула она на него глаза. — Это ты серьёзно?

— Да.

— А может, можно не ездить? Может, мы пока бы прожили на мои деньги? Да и. в конце концов можно не устраивать пышной свадьбы.

— Ну хорошо, хорошо. Там посмотрим, — сказал он, немножко раздражаясь.

«Для полноты счастья мне не хватает денег, — подумал он. И тут же упрекнул себя: — Я говорю: «для полноты»? Какая чушь!.. Сейчас я счастлив, как никогда. Однако как бы хорошо иметь много денег, чтобы каждый день делать Нине подарки».

Для того чтобы не быть обузой для Нины, он продал часть ненужных вещей и деньги отдал ей. Ему казалось этого мало, потому он и не сдержался сейчас.

— Сейчас вынести очистки — и вы свободны, — прервала его мысли Нина. — И марш домой. Нечего тут мешаться.

Он раскладывал свою коллекцию папиросных коробок, когда Нина вошла в комнату с женой Коверзнева.

Глядя на осунувшееся лицо Риты, Верзилин понял: «Что–то случилось».

— Коверзнева арестовали, — сказала убитым голосом Нина.

— За что? — воскликнул Верзилин.

Рита опустилась на диван, нервно сбросила горжетку и, поглаживая злую, оскалившуюся морду зверька, заговорила:

— Пришли. Ночью. Наследили. Порвали книги. Выпустили из подушек пух. Ах, я ничего не знаю! — заломила она руки. — Я не могу так. У меня тоже нервы. И у каждого человека есть своя мечта… Помогите мне.

Опустив голову, Нина сказала:

— Что же это, Ефим? Надо хлопотать. Узнать — за что, в чём его обвиняют?

Уткнувшись лицом в коленки, Рита заплакала. Нина дала ей воды, стёрла носовым платком слёзы с её лица, села рядом, обняла за плечи, приговаривая:

— Не плачьте. Мы всё сделаем, что сможем… У нас есть знакомства… Да и у Валерьяна было много друзей… Даже в жандармском управлении… Верьте, всё будет хорошо.

— Загубить жизнь… — прервала та Нину. — И в таком возрасте… Мне ведь всего двадцать пять, и я ничего–ничего ещё не испытала… Не добилась….

Боявшийся женских слёз Верзилин встал, зашагал из угла в угол.

«Валерьян… За что? Неужели из–за того, что встал на дороге у Чинизелли?.. В чём его могут обвинить?.. Нет, конечно, все нити держит одна рука».

В жандармском управлении ничего не сказали, даже не приняли передачу. Все, кто был близок к этому учреждению, на вопрос Верзилина пожимали плечами. И лишь через неделю знакомый товарищ прокурора объяснил по секрету:

— Видимо, рядом с ним есть осведомитель. Он рассказал о каких–то мелочах, но ни одну из них доказать невозможно. Инкриминировать ему ничего нельзя, и поэтому его, очевидно, скоро выпустят. А вообще это дело путаное, и просто боюсь, что его кто–то хотел убрать с дороги или запугать…

С этой новостью Нина и Ефим направились к Рите, но её квартира оказалась заперта на ключ, и сосед–немец, узнав их, сказал, что хозяйка уехала и оставила ему ключ для Коверзнева…