Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

Это состояние продлилось недолго и быстро перешло то ли в удушение, то ли жжение в горле, а может, и в паралич речи. Во всяком случае Евпраксия Елизаровна догадалась, что её отравили, но скорее всего уже плохо управляла своим телом и опять-таки что-то у неё случилось с горлом.

— Не молода ли она для лекаря? — начал возмущаться хозяин дома, и Дуня поняла, что сейчас будут препирательства с целью переложить всю вину на неё.

Этот расклад был настолько прозрачен, что стало противно.

— Я доверенное лицо боярыни и московского князя! Не пустите меня к женке думного боярина Кошкина — ждите худа не только от Якова Захарьевича, но и от нашего князя.

— Покажи бумаги, что ты доверенное лицо боярыни, — заупрямился Горошков.

Дуня прямо посмотрела на боярина и чуть склонила голову, словно решая не пройтись ли ей по его трупу. Её желание считала дворня и подтянулась к хозяину, а Гришка так вообще уже чуть ли не рычал, не терпя сомнений по поводу его боярышни. Молодой Овин выступил вперед, желая высказаться, но тут выскочила боярыня Горошкова и отталкивая мужа, ринулась к Дуне:

— Евдокия, как хорошо, что ты здесь! — воскликнула она. — Авдотья давеча говорила, что Евпраксиюшка приехала с двумя ближними боярышнями.

Дуня быстро сообразила, что Авдотья — это сноха Кошкиной и обратилась к ней:

— Евпраксию Елизаровну отравили, в этом нет сомнения, и чем быстрее начать лечение, тем лучше!

— Мы уже позвали лекаря, — быстро закивав, сообщила хозяйка. — Иоган Шниц лучший!

— Иван Васильевич не доверяет иноземным лекарям, — нахмурив брови, ответила Евдокия. — Они замучили его отца, велев палить своё тело, якобы это избавит его от кашля.

Боярыня в ужасе закрыла ладошками рот и растерянно посмотрела на мужа, потом на Дуню.

— Проводи меня к Евпраксии Елизаровне и расскажи, что случилось, — напирала Евдокия и хорошо, что рядом стоял молодой Овин.

Горошкова мелко закивала и замахав руками на мужа, с причитаниями поведала о том, как вначале всё было славно, а потом начался сущий ад! Непонятное поведение гостьи, охватившая её трясучка, мычание, бледность, закатывание глаз. Еле отбились от неё, а уж как страшно было!..

— Мы ещё батюшку пригласили, чтобы проверил Евпраксию на одержимость, — поделилась она и выжидающе посмотрела на юную ближнюю Кошкиной.

Евдокия резко выдохнула, сжимая свободную руку в кулак.

— Хорошо, — покладисто согласилась она, но тут же спросила: — А что, если он скажет, что бес у тебя в доме был?

— Как же это? — испугалась Горошкова. — У меня не может быть!

Евдокия бросила на неё оценивающий взгляд и сказала, как отрезала:

— А тут без вариантов: либо московскую посланницу мира отравила подруга Борецкой, не желая этого самого мира, либо она к тебе её послала, зная, что тут бесы.

— Да? — совсем растерялась хозяйка дома и остановилась.

Дуня подтолкнула её и мстительно припечатала:

— Да.

Если бы Горошкова не попыталась выставить Кошкину одержимой, надеясь замять сам факт отравления, то Евдокия не посмела бы так давить.

— Но как же? — искренне возмутилась хозяйка. — У нас чистый дом!.. Это всё она!

Дуня пристально посмотрела на Горошкову и та прошептала:

— Фимка Горшкова, вдова.

Евдокия пристально посмотрела на хозяйку дома, решая имеет она отношение к отравлению или просто боится слухов. Потом отвела взгляд и даже погладила женщину по плечу:

— Ты, боярыня, ни в чём не виновата, — успокаивающе произнесла она. — Молодец, что лекаря позвала, но я быстрее пришла и я помогу, — как можно мягче добавила. — Всё будет хорошо. А змее Горшковой ещё отольются твои слёзы. Ишь, подставить тебя вздумала!

— Да? — пролепетала хозяйка, до которой только сейчас стало доходить, что дело не в слухах о плохой еде в её доме.

— Да. Неужто не поняла, что Евфимия напоила ядом твою гостью, а сработал он уже у тебя дома. Ты иди, отдохни. Пришли сюда девку мне в помощь и жди вестей.

— Я сейчас, — засуетилась боярыня. — Сейчас всё устрою, а ты уж помоги Евпраксиюшке. Горе-то какое! Отравили! Да на нас с мужем вину взвалили! Ах, змея! Ах, дрянь какая!

Дуню уже трясло от Горошковой и от собственного уверения хозяйки дома в том, что отравительница Евфимия Горшкова. Она не сомневалась в её вине, но ведь есть презумпция невиновности… в будущем. А она попрала её, хотя считала это важным достижением общества.

На миг стало страшно, до чего она дойдет шаг за шагом, но прогнала слабость. Об этом будет думать потом. Сейчас во что бы ни стало надо было остановить болтовню об одержимости Кошкиной, и она это сделала.

Что будет, если Евпраксия Елизаровна не выживет, думать не хотелось.

Дуня представила, что Кошкина уже мертва и ничего нельзя сделать. Что тогда? А тогда дело швах! Для начала скажут, что она влезла поперёд настоящего лекаря и сгубила полную сил и здоровья Евпраксиюшку.

В конце концов Марфа Борецкая уже травила одного князя и это сошло ей с рук. Все об этом говорили, все указывали на неё, но за руку не поймали, а значит, обвинения бездоказательные.

Вот такая персональная справедливость для Марфы, а ту же Полуэктову чуть до смерти не замучили, когда она не дала убить Марию Борисовну. Так что сейчас Дуне нельзя ошибиться.

Она прижала к себе короб, отгоняя упаднические мысли и вошла в тёмную горницу. Пахло рвотой, и боярышня еле-еле справилась с ответными позывами. Подошла к горящей свече, взяла её и двинулась к стене, где должны быть окна. Вместо нормального окна была узкая заволоченная выемка. Отодвинув дощечку, чтобы было чуть больше света и воздуха, она бросилась к Кошкиной.

Та узнала её, попыталась пошевелиться, но руки-ноги не слушались её.

— Сейчас, Евпраксия Елизаровна, сейчас, потерпи, милая.

Дуня приподняла