Предатель - Андрей Волос

— Что сегодня делать в министерстве? — удивилась Вера Сергеевна.

— Решают, кого Дедом Морозом наряжать, — предположил Володя, жуя.

— Чем старше, тем лучше?

— До известной степени, — заметил Денис. — Я тут к нему зашел по делу, на вскрытии опухоль надпочечника обнаружили. Он рычит: иди к Швейнику, это их дело, пусть разбираются! Я посмеиваюсь: извините, мол, но к Швейнику не пойду, хочу еще на солнышко полюбоваться… А он пуще ярится: «Какое солнышко?! Говорю тебе русским языком: к Швейнику иди!..»

— Не помнит, как у гроба стоял? — удивился Королев.

Заведующему отделением академику Валерьяну Павловичу Гордееву недавно исполнилось восемьдесят шесть. Что касается академика Швейника, его похоронили в июле.

— А ведь какие друзья были! — профессор покачал головой. — Разливайте, выпьем за успехи геронтологии.

— Лучше за женщин, — возразила Кира. — Что нам ваша геронтология? Мы молоды и прекрасны!

— Это чистая правда, — галантно согласился Королев. — Именно поэтому, Кира Васильевна, снизойдите до нас, уродливых стариков… И кстати: академик Горшенин просил откомандировать вас в президиум. Пятого, к десяти утра. Поздравительный адрес зачитаете. Вот какая слава о вашей внешности!.. всякому лестно вами перед людьми похвастаться.

— Ну да, — Кира саркастически кивнула. — Ему лестно, а я полдня убью.

— Красота требует жертв, — вздохнул профессор. — Разливайте, Денис! Пора!

— Нам спешить некуда, — вздохнул тот, берясь за бутылку с остатками спирта.

— Разве семья не ждет?

— Дежурство выпало.

— Боже святый! — ужаснулся Королев. — Ну простите, если по больному!..

Еще через полчаса Кира спускалась в метро.

Близость Нового года здесь чувствовалась так же, как и на улице: суета и суматоха достигла своего предела, поскольку в оставшиеся часы приходилось втискивать все, на что изначально был отпущен целый год; кто-то с муравьиной озабоченностью тащил опутанную бечевой кособокую елку, норовя угостить встречных колючей верхушкой, кого-то самого тащили верные друзья… милиция благосклонно взирала на то, что в обычный день вызвало бы ее самое решительное осуждение… женщины глядели хмуро и сосредоточенно, просчитывая напоследок все этапы неотвратимо грядущего праздника и внутренне готовясь стряхнуть с себя к полночи все заботы и расцвести подобно дурманным ночным фиалкам…

Она и сама то и дело пробегалась по основным пунктам имеющего быть застолья: Гера, добытчик, список исчерпал почти полностью… салатики нарезать, картошку почистить, антрекоты луком-сыром-майонезом — и в духовку… Наталья Владимировна обещала курник… Подарки давно заготовлены: Гере носовые платки… Лизке шелковый платок… Артему шерстяные носки, сам просил… Игорю Ивановичу, моднику, галстук, Юрцу Гера согласился пожертвовать Светония из «Литпамятников». Наталье Владимировне склянку «Красной Москвы»… Леше купили лыжный костюм… хоть он и кричит вечно, что не надо ему дарить практических подарков, а лучше что-то для души (имея в виду, разумеется, велосипед «Орленок»)… но лыжный костюм нужен, а велосипед «Орленок» еще великоват, а зимой вообще ни к чему, да и денег на него нет… Для души — на день рождения.

Сама она мечтала о новых перчатках… недели две назад обмолвилась в разговоре… впрочем, перчатки — шесть рублей самые корявые… и то не найти… не будет же он таскаться по галантереям?.. А чешские — девятнадцать… но за ними надо в «Лейпциг» или «Белград»… и без гарантии, конечно… в общем, обойдется она пока и старыми, совсем немного рвутся, можно зашить.

Профессор Королев правильно пожелал: что сами себе хотите. Чего она хочет для самой себя?.. В первую очередь — чтобы никто из них не болел… и чтобы Леша хорошо учился… чтобы не случалось таких осложнений, как неделю назад: совсем молодая тетка, хоть плачь!.. чтобы Гере удалось когда-нибудь напечатать книгу… но это совсем, конечно, из области фантастики.

Гера их любит… Вообще, за этот год все плохое как-то окончательно рассеялось, осталось в прошлом… Даже Лешка, кажется, успокоился, уже не ждет от глупых своих родителей новых ужасов: войны, разрухи… Как все-таки это было страшно!..

Инстинкт подсказывает, а опыт подтверждает: разбитые чашки не склеиваются, разбитые чашки порознь слезятся своими половинками… а вот и нет, у них не так. Они снова вместе.

Время раздора гляделось из сегодня темными, тяжелыми желваками нескончаемой зимы: как бугры черной наледи — того и гляди грянешься; как череда беспрестанных переломов и вывихов. Леша болел, Гера бесился, просиживая ночи над заказанным романом (а ведь как ликовал поначалу, как напирал, что вот наконец она — столбовая, грудью проложенная!..). Его разрывало изнутри, а она еще подначивала, дура: тоже мне писанина! молодец! ты еще пойди в «Правду» передовицы строчить!.. Вот Юрец — честный писака, он договоров не выклянчивает! Он в Союзы писателей… в Пиюзы сосателей гебистские не вступает!.. Одумайся, Герочка, тебе тоже не след!..

(Может, потому и спутался с этой толстомясой, что места себе не находил — давило изнутри, перло, вот и выперло на нее, случайно в тот момент подвернувшуюся…)

Мотался в Минск к нашедшей его через журнальную публикацию Ольге Князевой; вывез нечто такое, от чего не смог потом отделаться: заказных «Металлургов» побоку, начал параллельно совсем другое — о тридцатых годах, о раскулачивании; давал кому-то читать куски (она видела: у него в руках эти странички буквально пламенели: так дорого было, что наконец-то посмел, наконец-то проронил несколько букв правды). Тут на тебе — бац! — фрагмент появился в «Континенте». Ага, за границей!.. в органе оголтелой антисоветской пропаганды!.. Автора! — оказывается, сам никто и звать никак: в Союз по журнальной публикации приняли (вот и видно, что порочная практика). Потянули в КГБ… неприятности в Союзе…

Сразу после Нового года секретарь Кувшинников предложил мировую: письмо против Сахарова подмахнуть; тогда, дескать, индульгенция… Что, мол, врет академик, душой кривит, сам бомбу создавал, а сам теперь призывает Олимпиаду бойкотировать — разве не двоедушие? Призывы его двурушные зелеными деньгами оплачены, а войска наши доблестные в Афган пошли по чести-совести, по зову долга, на помощь тамошнему феллаху (или кто там — дехканин?), бьющемуся за новую жизнь… от притеснения угнетать… то есть от угнетения притеснять… в общем, чтобы всем лучше и спокойней. Акция эта военная — она за дело мира, потому — почти что мирная; и вовсе не агрессия, не экспансия, не шаг к мировой войне, как облыжно поносит так называемый академик Сахаров, наймит и отщепенец!..

Подписывай! — тогда даже расторгнутый договор на металлургов заново.

Отказался.

Она за него тогда переживала… даже гордилась.

Но все равно — Збарской, сучки этой толстомясой, в жизни бы не простила. Ослепленная оскорблением, изменой, зайдясь в обиде, — крушила бы все кругом!.. уж полетели бы клочки по закоулочкам!.. (Они, в сущности, и полетели.) А пока бы пришла в себя, так уж и пепла на пепелище не осталось… И он бы не вернулся. И правильно: предатели не должны возвращаться.

Но ведь тут как: не было бы счастья — несчастье помогло.

Простила.

Скоро простила — потому что у нее была собственная тайна.

Правда, ее тайна — не предательство… В сущности, ради него же, ради Геры… Во всяком случае, разумный человек предательством не сочтет… впрочем, много ли разумных вокруг? И потом: много ли разумных останется разумными, коли речь о делах крови?

В общем, если бы у нее не было своей собственной и довольно мрачной тайны…

Герина тайна — тьфу: как пришло, так и ушло. Про Герину вся Москва на другой день узнала: Машуля первой Кире донесла, а уж потом кому ни попадя растрепала. Никто и ухом не повел: большое дело. Как узнали, так и забыли.

Вот если бы ее собственная всплыла — гибель, взрыв, катастрофа!.. Ее тайну — только в могилу.

…А вот странно: откуда бы ей, в ту пору вчерашней школьнице, будущее знать? — и мысли такой не было.

А ведь сжалось сердце, когда баба Сима своей странной шуткой ответила.

Она тогда вернулась поздним вечером, выслушала положенные порицания: мол, все по танцулькам бегать и все такое. Потом возьми и брякни между делом. Вроде невсерьез: мол, хочу замуж сходить попробовать.

А баба Сима посмотрела неожиданно серьезно и ответила со вздохом:

— Мармалиха попробовала — да и родила.

Сам тон ее противоречил сути поговорки. Поговорка о чем: отчего же тебе, дуре, и не попробовать, давай попробуй, что там; Мармалиха вон попробовала, родила, теперь одна-одинешенька над корытом сопли на кулак мотает, вот уж радостно жизнь сложилась!..

А у бабы Симы совсем другое прозвучало: мол, Мармалиха попробовала — и получилось; может, и тебе повезет?..