Предатель - Андрей Волос

Шегаева после чаю маленько сморило, и он спал, когда поздним вечером в бревенчатую пристройку с торца мужского барака (здесь у Рекунина было и жилье, и что-то вроде рабочего кабинета) ввались все трое, напустив в жарко натопленное нутро морозного пару.

— Кемаришь? — хмуро спросил Марк, рассупониваясь. — Вставай, перекусим.

Шегаев встрепанно сел на койке.

— Дело хорошее, — поощрил Захар, скидывая полушубок. — Отчего мужик гладок? Поел и на бок.

Василий шапку снял, а наголье свое только распахнул, будто скоро ему опять за порог, и чужевато сел в угол.

Захар выложил из котомки шесть хлебных паек, тряпичный узелок с сахаром, шмат сала и деревянного леща, белесого от выпота соли.

Толковали о том о сем.

— У тебя, я слышал, тут большие дела, — сказал Шегаев, грея ладони о кружку. — Вся Печора гудит, вся Воркута… Да и в Ухте слышно. Марк Рекунин — ударник, стахановец! Зимние обозы с крепежным лесом на Воркутинские шахты! Лагерные газеты лозунгами полны… Что, халтура?

Марк хмыкнул.

— А ты как думаешь?

— Думаю — халтура. Только зачем? Не грамоту же чекистскую хочешь получить?

— Зачем, спрашиваешь…

Марк посмотрел сначала на Василия, потом на Захара и, как будто получив одобрение обоих (Василий, впрочем, сидел с таким выражением физиономии, которое трудно было назвать одобрительным), рассказал.

Действительно, он выдвинул идею организации зимней сухопутной доставки леса на Воркуту — где по глади замерзших рек, где по накатанным зимникам: такого рода транспорт несомненно должен улучшить снабжение шахт, вечно изнывающих от недостатка крепежа, и способствовать увеличению угледобычи — что в нынешних условиях, когда Донбасс оказался под немцем, есть первоочередная задача государственной важности. Принятый ныне способ — баржами по реке Усе — имеет существенный недостаток: зимой Уса не течет. Да и с конца лета мелеет, становясь несудоходной до осенних дождей. Но и осенью куцевато: только дожди зарядили, только вода поднялась как следует — так тут уже и до шуги рукой подать. Конечно, хорошо стоять на берегу, глядя как гигантские блины «сала», сталкиваясь и скрипя, обгоняют друг друга, и лишь по самому фарватеру узкой полосой еще движется, шурша и коченея, снежная масса… Красиво, да только как теперь крепежный лес доставлять?

Однако руководство Воркутлага, хорошо знакомое с местными условиями, не могло не понимать, что идея эта, как бы заманчиво ни смотрелась она со стороны, — явно мертворожденная. Вопрос транспорта упирается в лошадь, поскольку иной тягловой силы в природе на сегодняшний момент не существует (что же касается газетных сказок про механизацию, большегрузные автомобили и тягачи, то сейчас, когда все железное куется фронту, они выглядят особенно фантастично). Более или менее справные кони заняты внутренними чекистскими нуждами. Лагерная кляча, перебивающаяся с редких дач прессованного сена на силос веточного корма, истощена и изношена до предела. Надежды на нее никакой, самое вероятное, что можно ожидать при выводе обоза с лесом — массового падежа с последующей мертвой остановкой всей затеи. Гладь печорских льдов и накатанных зимников — тоже из области фантастики. Метели не дремлют, им, проклятым, занести робкий след хотя бы даже двух десятков саней ничего не стоит; то есть следующему обозу придется пробиваться заново. Одежда и обувь возчиков, круглыми сутками вынужденных топтаться на лютом морозе впереди возов, прокладывая хоть какую наметку дороги копытам измученных лошадей, более чем недостаточна; в той же мере сказанное относится и к рациону питания.

Как ни посмотри, всякому ясно: неминуемы потери тяглового, а также людского ресурса. Что же касается самого дела, то оно определенно заглохнет и скоро забудется.

Но это взгляд простой и неправильный, взгляд приземленный, взгляд ползучего реализма.

Всякому же, кто хоть немного оторвался от земли, от станка, от винтовки, либо, в конце концов, от лагерных нар, известно, что правильно использованная халтура несет в себе потенциал начальственной похвалы и карьерного роста. А правильно использовать халтуру — это значит растарабанить ее на митингах и в газетах, где фотографии бодрых лошадей и деловитых возчиков подкреплены заголовками передовиц («Даешь крепеж!», «Лес — на шахты!», «Воркута начала новый этап перековки!») и обещаниями, данными в этих передовицах, — ускорить, например, прохождение возов по зимникам или увеличить нагрузку на каждое копыто или полоз.

Поэтому прогрессивная инициатива Рекунина была одобрена, то есть присвоена начальником Воркутлага товарищем Спичиным. После чего Спичин поручил Рекунину оформить ее в виде проекта подходящего документа. Это и было сделано в сухой и сдержанной форме, где обороты вроде «новые формы социалистической организации труда», «проверено опытом миллионов ударников», «перековка Днепростроя», «перековка Беломоро-Балтийского канала» и подобные использовались лишь для придания тексту аромата классовой самоотверженности.

Документ отправили выше, где его вскоре одобрили, и начальник лагпункта «Лесорейд» получил возможность напрямки, через головы меньших начальников получать сверхнормативное продовольствие, фураж, инвентарь и одежду.

К моменту появления здесь Шегаева склады Рекунина ломились от мешков с овсом, брикетов прессованного сена, белых полушубков, ватных штанов военного образца, теплых шапок и рукавиц, походных кухонь, палаток, мороженого мяса и сала, концентратов, крупы, спирта — самого разного припаса, столь необходимого при зимней проводке обозов.

Несколько бригад плотников трудились над изготовлением саней. Сани делались как для себя — ладные, вместительные, с подбитыми железом полозьями, со странно поднятыми задками, неуловимо напоминавшими конструкцию пулеметной тачанки…

— В общем, понимаешь, — сказал Марк, странно усмехаясь и пытливо на него глядя. — Будем прорываться.

— Да-а-а… — протянул Шегаев.

Честно сказать, он ожидал чего-то подобного. Не верилось, что и впрямь Рекунин хочет обозы с крепежом гнать. Но чтоб такое!..

— Пойми, слухами дело не обойдется, — сказал Марк. — Все равно нас разменяют. Не могут они себе позволить иметь в тылу такую массу врага.

Шегаев молчал. Если бы не сон об огненной яме, если б не сама яма, вынырнувшая недавно из этого сна, он бы, конечно, возразил. Что значит — враг? Ну да, в рамках дикой кровавой каши, организованной большевиками, все они — враги. У каждого приговор, статья… срок… Каждого спроси — любит он советскую власть? — тут же получишь ясный ответ… если, конечно, обстановка будет подходящая и смелости у человека хватит.

Назначили во враги — значит, враги.

Но ведь это только прежде так было, до войны. А теперь? Когда война катится по стране, когда советские войска отступают и крошатся, будто не было ни пятилеток лишений, ни парадов, ни докладов, ни мундиров, ни лозунгов, ни всамделишных, ни на бумаге, самолетов, танков, пушек? Теперь как? Немец под Москвой… слыханное ли дело!.. Теперь все иначе. Разве теперь они — враги?! Разве каждый русский не мечтает хоть чем-то помочь, оттолкнуть, отшвырнуть эту черную, злую и безжалостную силу с земли России?! Нет, теперь — дело другое!..

Но ничего похожего он сказать не мог: яму-то сам видел. Своими глазами. Оставалось спичку бросить…

— Видно же, что к тому дело идет. Это у меня здесь, — Марк махнул рукой, очертив пространство лагпункта, — тихая заводь. За счет халтуры, как ты правильно ее назвал. Питание людям улучшил, вот уже и остервенелости той нет… А в других местах?

Шегаев нехотя кивнул. В других местах дело аховое, не поспоришь. Кормежка и прежде была никакая, а стала — из рук вон. «Крупина за крупиной гоняется с дубиной». Болезни жгут людей, дистрофия. Начальство трубит новый лозунг: «Выполним по три нормы на двух заключенных!» Какой заключенный тихо доходит, а какой имеет еще силы смерти не хотеть, норовит сорваться в побег — при всей обреченности его попытки. Охрана в итоге тоже звереет… то и дело долетают самые мрачные известия: там-то и там-то стрелок без всякого повода применил оружие… нескольких политических затравили собаками… уж про избиения и речи нет — плевое дело.

— У меня сведения верные, — говорил Марк. — В самом ближайшем времени начнется. По примеру тридцать восьмого — без суда и следствия. И не только пятьдесят восьмую. Пятьдесят девятую тоже покрошат. Включая задержанных вольнонаемных.

Шегаев поставил на стол пустую кружку. Он уже задавал себе вопрос: что самому Марку может грозить, почему он в такое дело ввязывается? Ну вот и ответ: включая вольнонаемных.

— А кстати, — заметил он. — Пятьдесят восьмой у тебя здесь, смотрю, маловато. Везде каэрщики в большинстве, а у тебя с бытовиками примерно поровну.