«Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов

– Что это вы за балаган здесь устроили, капитан?!

– То большевицкие агитаторы постарались, ваше превосходительство! Вот он один из них, по дороге в наш вагон попросился!

– Я коллежский регистратор Артемов…

Родион сделал шаг вперед, но тут же был ухвачен за руки двумя казаками конвоя, что пришли с генералом. Только сейчас Родион заметил на их погонах странный синий значок, похожий на перевернутую свастику.

«А это что за фашисты?» – мелькнула мысль и тут же пропала. Он понял, что этот генерал и есть знаменитый барон Унгерн, прозванный Даурским вороном. Пощады от такого не дождешься, нужно было срочно выдумать такое, что может спасти жизнь.

– Я музыкант, получил направление в Иркутский гарнизон… А там приписали к Иркутскому казачьему полку, хотя по штату капельмейстер не полагается, ваше превосходительство!

– Не полагается! – после короткой паузы согласился с ним барон, уставившись на Артемова своим удавьими глазами – Родиону пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы выдержать этот взгляд.

– Бурдуковского ко мне!

Один из казаков стремительно бросился выполнять приказ остзейского барона, а тот повернулся к давешнему хорунжему, что сразу же стал преданно «поедать» глазами генерала.

– Я отдавал приказ не пить водку?!

– Виноват, ваше превосходительство!

Офицер посерел лицом и съежился чуть ли не вдвое, так, по крайней мере, показалось Родиону. Неожиданно Унгерн нанес удар ташуром, крепким монгольским посохом, прямо в лицо провинившегося, да так сильно, что сразу же брызнула кровь. И тут же последовал второй удар прямо по голове – хорунжий даже не пытался защищаться, стоически восприняв наказание, а барон продолжал избивать палкой, не выказывая ни капли эмоций, словно крестьянин, молотящий зерно.

– Хватит с тебя!

Унгерн удержал палку в руке, прервав экзекуцию и тихим голосом, более похожим на шипение змеи, произнес:

– Следующий раз расстреляю. Идите!

– Виноват, ваше превосходительство! Больше не повторится! – радостно гаркнул избитый в кровь офицер и тут же дематериализовался, словно джинн из бутылки, а генерал повернулся к подошедшему старшему уряднику, лет тридцати, с угловатым лицом и закрученными усами.

– Говорит, что приписан к твоему полку, Семен!

– Не знаю такого, ваше превосходительство. Я ведь в декабре семнадцатого уехал из Иркутска с атаманом Семеновым!

– Так спроси что-нибудь?

– Сейчас, – урядник повернулся к Артемову. – Скажи, господин хороший, на какой улице сейчас казармы полка стоят?

– На Красноказачьей! – с ходу ответил Артемов и тут же исправился, видя, как изменился в лице от его случайной оговорки урядник. – Большевики уже ее переименовали!

– А коновязи у казарм второй сотни стоят или третьей?

– У третьей, – без раздумья брякнул Родион, здраво рассудив, что лошадей посредине вряд ли держать будут.

– Верно, – улыбнулся Бурдуковский. – А скажи, в какую церковь ходят казаки на службу?

– В Харлампиевскую!

Ответ Артемова был мгновенным: из всех старинных церквей Иркутска только в ней, а именно там венчался адмирал Колчак еще в лейтенантском чине, он часто видел казаков.

– Верно, – усмехнулся урядник и повернулся к Унгерну. – Все верно, казачок он засланный. Коновязи за плацем, а не возле казарм, а в Харлампиевскую церковь через полгорода добираться, у нас завсегда в Успенскую ходили, она войсковая.

– В контрразведку агитаторов, – ровным голосом, без малейшего признака гнева бросил Унгерн и, повернувшись, пошел к казармам. Конвоиры теперь заломали Артемова качественно, до боли, как и его старшего товарища.

Но тут, неожиданно для всех, чешский офицер подошел к Пасюку, уважительно поднеся ладонь к козырьку кепи, и негромко произнес:

– Достойны уважения люди, что пытаются спасти своих друзей ценой собственной жизни! И да будут презренны те, кто знает, что его шкуре ничего не грозит, но совершают предательство!

И тут Артемов отвел глаза в сторону, встретившись с горящим взглядом Пасюка, и впервые в жизни от жгучего стыда он был готов провалиться на месте…

Нукер Хубсугульского дацана Булат-батыр

Булат дернул поводья, и конь перешел на быстрый шаг. Он огляделся: впереди на фоне еще пока серых, но начинающих оживать пробивающимися красками молодой зелени, холмов блеснула ослепительной белизной яркая точка – субурган, один из четырех Хубсугульских субурганов, расставленных по сторонам света вокруг дацана.

До субургана было еще ехать и ехать, но вид его вдохновил Булата, и он ткнул коня в бока пятками. Однако его добрый жеребец Тургэн, выигранный им на прошлом обоной тахилга, и так, словно почуяв близость жилища, перешел на ходкую рысь, а, затем, в галоп.

Этого прекрасного коня он не продал бы и за сотню монет: казаки только приценивались и охали, хлопая по высокой холке рысака. Соплеменники же завистливо щурились, оглядывая стати и прикидывая, сколько овса уйдет на прокорм – не чета низкорослым мохнатым мунгалкам, тебенюющим жухлую степную траву даже из-под толстого наста.

– Урагшаа, Тургэн! Урагшаа-а-а…

Выбивающаяся из-под копыт пыль заглушила голос Булата, унесшегося далеко вперед от трех, сопровождавших его нукеров.

Опьяненный дыханием просыпающейся степи, запахом родного конского пота, чувством единения с прекрасным сильным животным, Булат, зажмурившись, подставил лицо навстречу ветру:

– И-ей! И-и-и-ей!!! Урагшаа! Вперед!!!

Издали возник нарушающий монотонный степной пейзаж дацан с белоснежными стенами и блестящими на солнце золочеными крышами храмов.

Булат объехал побеленную кирпичную ограду, правильный прямоугольник, в углах которого на высоких шестах развевались дарцоки – разноцветные лоскуты материи с начертанными на них текстами, призванные отгонять злые силы от территории монастыря.

Затем он миновал парадные красные ворота с изображением золотых драконов и длинный ряд молитвенных барабанов маниин-хурдэ, отполированных до блеска ладонями многочисленных паломников.

Его уже ждали: у хозяйственных ворот стоял один из хувараков Панчен-ламы, которому Булат, спешившись, бросил поводья:

– Передай хамбо-эсэгу, что я все выполнил!

Прислужник молча поклонился и увел коня, а Булат поднял глаза к небу, желая прочесть благодарственную молитву за удачное возвращение, и увидел на ясном ярко-синем небе красивое облако, напоминавшее оскалившего огромную пасть то ли пса, то ли волка.

Облако висело прямо над ганджиром, золоченой сужающейся вверх башенкой, наполненной листами бумаги, исписанными заклинаниями-мани, но постепенно стало растворяться, уносясь легкой дымкой на восток.

«И-ей! Это – добрый знак!»

Дуновения легкого ветерка разносили по территории дацана легкий аромат воскуриваемого на жертвеннике можжевельника и мелодичный серебристый звон развешенных всюду маленьких колокольчиков.

Чисто выметенная дорожка привела Булата к его келье, небольшой комнатке в длинном доме на сваях, в котором жили простые ламы и нукеры из охраны дацана. Ламы рангом повыше жили в отдельных домиках с маленьким внутренним двориком.

«Давно ли я жил вместе с прислужниками и учениками? Спал в общей комнате на циновке? Давно ли надо мной насмехались остальные нукеры только потому, что они монголы, а я – бурят? Ничего! Скоро и я буду жить в отдельном доме! Биликто хамбо-батыр совсем плох, а заменить его смогу только я!»

Маленькая, с небольшим темным окошечком, комнатка, выкрашенная желто-белой штукатуркой, была прибрана и хорошо протоплена.

«Хамбо-эсэг меня ждал! – удовлетворенно подумал Булат и тяжело опустился на табуретку, являвшуюся единственным предметом мебели кроме грубо сколоченного стола и деревянного топчана, убранного цветными циновками. – Только вот понял ли я до конца свою карму? Не послушная ли я игрушка в руках хамбо-эсэга, который, словно, ураган, гонит меня по степи? И-ей! Истинная правда! Он мудр, словно Цаган убугун, Белый старец, и так же могущественен: я еще не подумал, а он уже знает, что я буду делать…»

Стянув грязную одежду, Булат скинул ее в углу. Он знал, что как только он уйдет, хуварак заберет ее для стирки: таково распоряжение самого Панчен-ламы – Булат-батыр теперь его порученец, собственный поверенный в делах.

Особенно четко это стало заметно сегодня, когда он приехал: и ждущий прислужник, и многие ламы, которые раньше проходили мимо, не замечая молодого молчаливого нукера, услужливо уступали ему дорогу и кланялись.

«И-ей! Я стану хамбо-батыром, нужно только подождать! Я выполнил задание, и теперь моя карма связана с кармой хамбо-эсэга, ведь это он меня послал туда! А его карма – это великая карма, возможно, и на меня падет ее сияние! Только не испортил ли я свою карму от общения с теми? Придется мне воскурить благовония и провести хуралы для очищения от скверны! А возможно, хамбо-эсэг приказал уже это для меня сделать? Однако, – память снова вернула его в недалекое прошлое, – как странны эти люди – айдагууй и налдагууй, так я их назову, когда предстану перед хамбо-эсэгом!»