Солнце на стене - Вильям Козлов

— На днях прочитал «Дневник» Жюля Ренара… И вот что меня поразило: Ренару было всего двадцать три года, а он уже был высокообразованным человеком, знал, что делает, был уверен в себе и тонко и едко высмеивал глупость, невежество, ханжество… А Гоголь, Белинский, Пушкин, Лермонтов? В двадцать пять лет они были образованнейшими и умнейшими людьми своего времени…

— И сейчас встречаются гениальные люди, — скромно заметил Уткин.

— На экзаменах в медицинском я принимал анатомию, — продолжал Игорь. — Девчонка-первокурсница отчитывала здоровенного парня, получившего двойку… «Тебе, Петя, восемнадцать лет, — говорила она, — а что ты знаешь? По-латыни не смог прочитать название болезни. Поступаешь в медицинский и не знаешь, сколько у человека ребер и для чего служит печень!»

— А сколько у человека ребер? — спросил я.

— Пересчитай, — посоветовал Аркадий.

— Система образования у нас несовершенна, — сказал Игорь. — Человек заканчивает институт, да что институт — аспирантуру, а иностранного языка толком не знает. В институт лезут на арапа, лишь бы попасть, а там хоть трава не расти. Знаете, как называют девиц, которые, закончив первый попавшийся институт, приезжают на производство? Столбик с глазками… А таких столбиков на фабриках и в конторах больше, чем вдоль этого шоссе…

— Столбик с глазками… — повторил Уткин.

— Уже несколько лет в печати идет дискуссия о проблемах высшего образования, а воз и ныне там, — продолжал Игорь. — Сейчас такая мода: затеять дискуссию, а меры пусть дядя принимает… Сколько великолепных статей в газетах и журналах! Сколько выступлений по радио! Спасайте лес, гибнет рыба, долой охоту… Под статьями подписываются депутаты, писатели, академики, а какой-нибудь местный туз посмеивается и знай себе рубит великолепный лес! Ему что — он план государственный выполняет… А того, что этим самым государству наносит непоправимый ущерб, он и в толк взять не может… Еще Платон сказал: «Государства только тогда будут счастливыми, когда цари станут философами или же философы — царями».

— Смотри, Платона читает, — сказал Уткин.

— Он вскрывает не только трупы, — сказал я, — но и недостатки…

— Может быть, я неправду говорю? — спросил Игорь.

— Говорить мы все умеем, — сказал я.

— Что изменилось после того, как ты убитого лося сдал в милицию? Ровным счетом ничего!

— Если каждый честный человек хотя бы одного жулика или негодяя выведет на чистую воду, ей-богу, государство очистится от этой мрази, — ответил я.

— А я вот никого еще не вывел на чистую воду, — сказал Уткин.

— Думаешь, это так просто? — усмехнулся Игорь. — Дело в том, что честный человек видит беспорядки, знает о них, не одобряет, но выступить против не может решиться. Разве что дома, перед женой. Он мирится с недостатками. Так что быть просто честным человеком мало, нужно еще быть борцом. Обыватель не будет портить отношения с начальством. Обыватель может добросовестно трудиться, честно жить. Но бороться со злом, которое не ущемляет его личные интересы, он не будет. Он не позволит обидеть себя, но и пальцем не пошевельнет, если обижают другого… Мало у нас борцов, черт побери!

— Я бы похлопал тебе, — сказал я, — да руки заняты…

— А ты борец? — спросил Уткин.

— Я? — переспросил Игорь. — Я, наверное, сотню вскрыл честных, безвинно погибших людей. А вот отъявленному негодяю не вспорол живота даже мертвому…

Мы облюбовали для отдыха хорошее место на берегу озера. Чуть слышно над нами шевелились листья ясеня. В траве, густо разросшейся вокруг, без устали работали кузнечики, и их трескучая музыка была приятна для слуха. Муравьи деловито обследовали наши закуски. Один из них взобрался на бутылку и замер, двигая усиками-антеннами. Должно быть, она показалась ему небоскребом.

— Зачем нам какое-то Бабино? — сказал Игорь. — Давайте здесь жить!

— В этом озере наверняка есть рыба, — поддержал Уткин.

— А лодка? — спросил я. — Какая рыбалка без лодки?

Игорь, прищурив голубые глаза, посмотрел на меня:

— А что там такое в Бабине?

— Озеро Доброе, — сказал я.

— А еще?

— Увидишь, — сказал я.

Пообедав, мы с полчаса полежали на траве, потом пошли купаться. На песчаном откосе разделись догола — поблизости не было ни души — и бросились в прохладную воду. Первым вылез на берег Игорь. Собрал удочку и, нацепив на крючок кузнечика, стал удить. Смешно было видеть его, огромного, широкоплечего, по пояс в воде с тоненькой удочкой в руках и сосредоточенным лицом. Когда мы подошли к нему, то увидели на берегу двух приличных подлещиков.

— Где мой спиннинг? — заволновался Аркадий и бросился к машине.

Мне стоило большого труда уговорить их двинуться дальше. Игорь ни за что не хотел покидать это озеро.

— Поезжайте, — сказал он, не отрываясь от поплавка, — на обратном пути захватите…

Уткин не поймал ничего и поэтому встал на мою сторону. Я ему сказал, что на Добром есть лодки и полно щук.

— Ты там был? — спросил он.

— Это озеро на всю округу славится, — сказал я. — Его и назвали Добрым потому, что никогда рыбаков не обижает…

Игорь наконец вылез на берег. К его пятке присосалась пиявка, а он и не заметил.

На траве шлепали хвостами и раскрывали рты пять подлещиков, каждый с хорошую ладонь.

— Вечером будет уха, — сказал Игорь, с удовольствием обозрев свой первый улов.

— Вот на Добром… — сказал я.

— Поехали, — заторопился Уткин. — Надо на вечерний жор успеть!

Ему не терпелось поймать большую щуку.

Мы ехали по накатанной проселочной дороге через глухой бор. Сосны и ели, сумрак и прохлада. «Запорожец» подпрыгивал, встречая на своем пути узловатые серые корни, которые, будто жилы, набухли на желтом теле дороги.

А вот и Бабино — небольшая деревушка, дворов двадцать, не больше. На пригорке стоит часовенка, сделанная еще при царе Горохе. На толстых бревнах выцвели от времени порядковые цифры. Эта часовня еще сто лет простоит. Березы, лиственницы и тополя как попало растут в деревне. На одном из домов аист свил гнездо и гордо стоит в нем на одной ноге. Аист смотрит на озеро, которое раскинулось внизу. Озеро — большое, конца его не видно. На озере красивые пышные острова. И ни одной лодки.

— Да здравствует Бабино! — сказал Уткин.

Мы остановились напротив дома с аистом. На задворках, в огороде, я увидел старуху в длинной до пят ситцевой юбке и белом платке. Лицо у старухи вдоль и поперек исполосовано морщинами. Я долго ей объяснял, кто мне нужен. Она, разогнув спину и наклонив голову набок, внимательно слушала. А потом, ничего не ответив, снова нагнулась к огуречным грядкам.

И тут я увидел, как из соседнего дома вышел Бобка. Он был в майке и шортах, темный чуб выгорел. Подошел к машине и стал нас разглядывать, потом улыбнулся и сказал:

— Интересно, как вы из нее вылезете?

— Как поживаешь, Боб? — спросил я.

— Отлично, старина… Рад приветствовать вас в этом райском месте!

— Позови Олю, — попросил я.

— Она очень вам нужна?

— Очень.

— И вы из-за этого приехали из города?

— Она на озере? — спросил я.

— Вы, конечно, сидите на полу? — Бобка заглянул в кабину. — Удивительно, как такой огромный дядя умещается в этой консервной банке?

Я мигнул Овчинникову, чтобы помалкивал. Он недовольно крякнул и пошевелился. Машина покачнулась на рессорах и тоже закряхтела.

Аркадий как зачарованный смотрел на часовню и ничего не слышал.

— Семнадцатый век, — сказал он.

— Долго мы будем сидеть в этой душегубке? — спросил Игорь. — И слушать наглые речи?

— Действительно, чего мы сидим? — сказал я.

Уткин первым выскочил из «Запорожца» и направился к часовне. Мы с Игорем, задевая за рычаги и дверцы, вывалились из машины.

— Как ни странно, но в «Запорожцах», как правило, ездят вот такие верзилы, как вы…

— Послушай, милый, ты у меня дождешься, — сказал Игорь.

— Вы знаете, ваш друг однажды меня ударил… В глаз.

— Я его понимаю, — сказал Игорь.

Бобка на всякий случай отступил.

— Я его простил, — сказал он. — Вы знаете, хороший удар сближает… Андрей, мы с вами с тех пор стали друзьями, не так ли?

— Позови же Олю! — попросил я.

— Вы не дадите проехать вон до той березы и обратно?

Игорь посмотрел на Боба, потом на меня и с негодованием спросил:

— И ты ему позволишь?

— Садись, — сказал я.

Дорога была пустынной, пусть прокатится, кроме глупой курицы, никого не задавит. Одному ему я не доверил руль, сел рядом. Боб умел водить машину. Он доехал до березы и посмотрел на меня, я великодушно кивнул. Мы миновали деревню и, развернувшись на скошенном лугу, возвратились на прежнее место.