Солнце на стене - Вильям Козлов

— Хорошая статья, — сказал я.

— Он надумал в партию вступать… — хмуро произнес Карцев. — У меня рекомендацию просит.

— А ты что?

— Вот видишь, похвалил в газете…

— Неудобно отказать?

— Я не знаю, что он за человек, — сказал Лешка. — Сколько он у нас? Месяц? А ты с ним бок о бок жил.

— Ничем тебе не могу помочь, — сказал я. — Но твердо убежден: дашь ты ему рекомендацию или нет, а в партию он вступит.

— Ты дал бы?

— Я беспартийный.

— Допустим, ты член партии, а он у тебя попросил рекомендацию — дал бы ты или нет?

— Я бы не дал, — сказал я. — Но ты учти, мы с ним крепко поссорились.

— Я ему тоже не дам.

— Ну, вот видишь… Лучше бы ты со мной и не разговаривал на эту тему.

— Ты ни при чем, — сказал Лешка. — Я это решил до разговора с тобой… Я его очень мало знаю. И потом, по уставу, я должен проработать с ним не меньше года.

Я сказал Лешке, что мне необходимо отлучиться из города на три дня. Сможет ли отпустить? Он подумал и спросил, очень ли это важно. Я ответил, что очень.

— Иди к начальнику, — сказал Карцев. — Я не буду возражать.

У Вениамина было хорошее настроение.

Он даже что-то мурлыкал себе под нос. Из кармана куртки торчала блестящая головка штангенциркуля. К стене кнопками приколота копия его проекта реконструкции завода. На столе появился небольшой желтый вентилятор.

— Создаешь комфорт в кабинете? — спросил я. Спросил просто так, без всякой подковырки, чтобы не стоять молча, пока Вениамин Васильевич листал технический справочник.

— Кабинет… — сказал он. — Это жалкая каморка! На современных заводах уже появились у командиров производства пульты управления, телевизионные установки. Нажал кнопку — пожалуйста, перед тобой любая бригада… И бригадир докладывает обстановку. Нажал другую кнопку — кабинет главного инженера. А сколько у нас времени уходит на бесполезную беготню! Да что телевизионные узлы? Электронные установки пора иметь… А пока у нас по старинке-матушке… Новое, передовое всегда с трудом пробивает себе дорогу.

— Это печально, — заметил я.

Венька быстро взглянул на меня:

— По делу или…

— По делу, — сказал я и протянул заявление, подписанное Карцевым. Тихомиров внимательно прочитал, разгладил бумажку и улыбнулся:

— Зачем тебе понадобились эти три дня, ты, конечно, объяснять не станешь, если даже я спрошу у тебя… Время сейчас у нас в цехе горячее, и каждый человек дорог. Разумеется, производство не остановится, если Андрей Ястребов куда-то уедет на три дня…

— Ты, Венька, стал многословен, — сказал я.

— Я подпишу заявление… Даешь слово, что будешь обращаться ко мне на «вы»?

— Нет, — сказал я.

— Ну хотя бы в присутствии других?

— Я ведь не дипломат, ты знаешь.

— Я не так уж много требую от тебя.

— Ладно, — сказал я. — В присутствии других я вообще не буду с тобой разговаривать, конечно если ты не обратишься ко мне.

— Одно соглашение достигнуто, — сказал Тихомиров. Я видел, он доволен. Неужели это так важно для него?

Он подписал заявление и с улыбкой посмотрел на меня.

— В Бабино?

— Ты все знаешь, — сказал я.

— Мы тут как-то собирались у меня… Сеня достал для магнитофона великолепные записи. Такие джазики — закачаешься! Кащеев был, Марина, Нонна… Вспоминали тебя. Глеб даже предлагал на такси за тобой съездить…

— Угу, — сказал я.

— На работе я твой начальник, а вечером… Я думаю, ничего бы особенного не произошло, если бы ты как-нибудь зашел ко мне, когда соберутся наши общие знакомые?

— Там видно будет…

— Передай Оле привет, — сказал Вениамин.

Наш маленький «Запорожец» весело бежит по облитому солнцем шоссе. Город остался позади. Перед глазами во всю ширь разворачиваются засеянные поля. Они разного цвета; одни — ярко-зеленые, другие — красноватые, третьи — с оранжевым оттенком. Узкие, с черной водой речушки пересекают шоссе. Берега заросли камышом и осокой. К шоссе подступили березы и осины. Кружевная тень подметает и без того чистый асфальт.

В машине нас трое: я, Игорь Овчинников и Аркадий Уткин, которому я накануне предложил поехать с нами. Острое колено бамбуковой удочки тычется в лобовое стекло. Игорь отводит его в сторону, но удочка упорно лезет к стеклу. Уткин высунул голову в открытое окно, и ветер треплет его жесткие черные волосы. Глаза у Аркадия задумчивые, на лбу собрались морщины.

— До чего все-таки природа совершенна, — сказал Уткин. — В каком-то журнале я видел фотографию машины, которая выполняет роль искусственной почки. Маленькая почка — и огромный агрегат!

— Чего это ты вспомнил про искусственную почку? — спросил Игорь.

— Я хочу сказать, что в дождевой капле больше смысла, чем в небоскребе.

— Чтобы додуматься до такого сравнения, — сказал Игорь, — нужно себя почувствовать по крайней мере микробом.

— В истории мироздания мы и есть микробы… Мыслящие микробы! Скажи, ночью ты никогда не просыпался и не задумывался, что вот лежишь в постели, а где-то высоко-высоко летит межконтинентальная ракета с ядерным зарядом. И летит она, голубушка, прямо на твой город, на твой дом. И ничто ее уже не может остановить… Тебе никогда не было ночью страшно?

— Нет, — сказал Игорь.

— А мне бывает страшно… Иногда хочется схватить молоток и разбить на куски все свои скульптуры. Какой толк от твоего искусства, если все на земле в одно мгновение может превратиться в прах? Когда Микеланджело ваял свои гениальные скульптуры, он знал, что многие поколения людей будут восхищаться ими. И это придавало ему силы, ни один скульптор столько не сделал, сколько Микеланджело. А Роден?

— Ты себя тоже причисляешь к их компании? — спросил Игорь.

— Я боюсь, что мой труд не дойдет до потомства… Вот почему мне иногда бывает ночью страшно.

— Брось лепить, займись проблемами всеобщего мира и разоружения, — посоветовал Игорь.

— Как это лепить? — ощетинился Уткин. — Ты выбирай словечки…

— Скульпторы ваяют, режут, высекают из гранита и мрамора, — сказал я.

— Лепят обои, — буркнул Уткин. — И пельмени.

— Я ведь еще не видел твоих работ, — сказал Игорь.

Уткин и Игорь познакомились час назад в машине. Впрочем, я Овчинникову говорил о нем, и даже хотел привести к Аркадию в мастерскую, но Игорь отказался. Он не очень-то любил новые знакомства.

— А чем ты занимаешься? — спросил Уткин.

— Мой скорбный труд не представляет никакого интереса для потомства…

— Я сейчас угадаю твою профессию, — сказал Аркадий. — Любая профессия накладывает на лицо человека свой отпечаток…

— Ну-ну, давай, — усмехнулся Игорь. — Кто же я, по-твоему?

— Преподаешь в сельхозинституте животноводство…

— Известный антрополог Герасимов по костям черепа воссоздает скульптурный портрет человека, который умер тысячу лет назад, — сказал я. — У него это получается гораздо лучше, чем у тебя.

— Инженер? — спросил Уткин.

— Не угадаешь, — сказал я.

— Кто же ты, доктор Зорге?

— Я вскрываю трупы, — сказал Игорь.

— Хватит разыгрывать, я серьезно.

— Андрей, чего он ко мне привязался? — сказал Игорь.

— Главный врач судебно-медицинской экспертизы, — торжественно представил я Игоря. — Патологоанатом… Можешь называть его Джек-потрошитель, конечно если он разрешит.

— Не разрешаю, — буркнул Игорь.

Уткин поверил. Я видел в зеркало: он стал с любопытством разглядывать Игоря, который сидел к нему спиной. Меня этот диалог развеселил. Люблю, когда люди знакомятся вот так.

— Ты любишь свою работу? — спросил Аркадий.

Игорь молча смотрел на дорогу, которая тянулась вдоль живописного лесного озера.

На середине озера — черная лодка с рыбаком.

— Англичане говорят: «Если ты не можешь делать то, что тебе нравится, то пусть тебе нравится то, что ты делаешь», — сказал Игорь.

— Хорошо сказано, — заметил Уткин.

Как-то Игорь признался, что ненавидит свою работу. Он бы предпочел, чтобы люди умирали естественной смертью и не нужно было их вскрывать. «Но ты тогда стал бы безработным», — в шутку сказал я. Игорь улыбнулся. Улыбается он как-то мягко, застенчиво. В такие минуты он бывает красивым: соломенные волосы живописно спускаются по обеим сторонам большого лба, в голубых глазах ум и доброта. Я люблю, когда Игорь улыбается. Он похож на простецкого деревенского парня, который только что пришел с сенокоса, поставил в угол мокрую от зеленого сока косу и, отерев со лба пот, попросил жбан холодного квасу… Игорь мне тогда ответил: «Я бы стал лечить коров, собак и птиц…» Он бы хотел стать доктором Айболитом!

Мы молча проехали несколько километров. Когда в машине трое молчат, это действует на нервы. По крайней мере водителю. Мне приятно сидеть за баранкой, если в кабине о чем-то спорят, что-то доказывают. Словно угадав мои мысли, Игорь начал разговор: