Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович

– Ну и будь здоров, товарищ грузин! – улыбнулся Протасов. – У нас получилось…

Девятого мая он праздновал Победу в Москве, комиссованный из-под Одессы. Лазарь Вайсбейн, Леонид Утесов, урожденный той же Одессы, пел из всех репродукторов с неподражаемым выговором, и казалось Протасову, что только ему поет народный артист Одессы и всей страны…

Это была единственная война, в которой победил Олег Протасов.

Он искал ее всю жизнь, но найти не смог. Он узнал о своем командире Саше, что тот погиб через месяц после подвига, сраженный немецкой снайпершей в пах, потому жениться не успел, и Протасов даже имени ее не узнал. Сколько в том госпитале санитарок было… Пытался найти информацию у старухи Ипритовой, но ту выслали через год после Победы, за шпионаж в пользу Японии. Куда-то на севера, где она и умерла…

Он пытался вспомнить фамилию грузина-неудачника, но только и помнил, что – грузин. Фамилию забыл.

Он женился на простой женщине, которую не любил, да и она его просто принимала за то, что есть общий сын. Вся его карьера оказалась простой, профессионально армейской, но с регулярными походами в школы, где он рассказывал о водружении советского знамени над немецкой комендатурой в Одессе. Каждый такой поход его принимали в пионеры и салютовали ветерану. Он жадно ждал этих приглашений, так как более ярких событий в его жизни не случалось. Протасов хранил сотни пионерских галстуков и сам время от времени гладил их утюгом, предварительно спрыснув водой. Галстуки шипели как змеи, а пар пах русской баней.

Сын пошел по его стопам, но учился плохо, еле выпустился младшим лейтенантом и об Академии не мечтал. Родил внуков, в которых Протасов себя не видел, а потому долго сомневался в верности жены, пока не родилась девочка, к десяти годам став похожей на ту санитарку, пролетевшую мимо него кометой, но облик ангела на войне, ранившего его в сердце не пулей, а стрелой купидона, растворился в каждой из клеточек его тела и остался до смерти вместе с ним.

Он не мог налюбоваться на нее. Она росла как цветочек, мечтающий вырваться из земли и обнять весь свет. Господь наградил ее любовью ко всем и ко всему. Она танцевала, пела, с удовольствием училась и самое главное – любила деда своего. За что?.. Ни за что… Может, за любовь в его глазах, за большие дрожащие ручищи, которыми он ее обнимал.

Протасов тратил на голубоглазую внучку всю пенсию, дабы побаловать чем-то свой цветочек. Денег в семье было мало, и Протасов питался исключительно простыми сушками. Одни были с маком, другие – с льняными семенами…

А потом сын продал его медали и ордена.

А еще потом сдал отца в интернат для ветеранов войны.

Он не знал, что после исчезновения деда она кричала целую неделю, а затем будто погасла, как церковная свечечка, у которой жизни-то всего на две минуты. Стала похожа на братьев своих, при зачатии которых явно не хватило витаминов.

Он нашел ее всего один раз. Не спал ночами и все воображал ее себе, как она там подросла, какой красавицей стала. Молил пространство, чтобы ей всего досталось. И мужа такого, как майор Саша, и достатка материального… А одной ночью вдруг увидел ее, будто стена палаты исчезла, растворившись в печали его дней, открыв ему картину, где на черном фоне была только она, его внученька, уже почти взрослая, его санитарочка из молодости. Она улыбалась деду и обещала, что много чего еще будет, что черновиков и чистовиков бесчисленное множество, и случится еще любовь, правда настоящая только одна. Но столь великая будет эта любовь, что все богатства, накопленные человечеством, будут казаться тленом в сравнении с ней…

В ночь перед отъездом Нинки инженер не спал. Все ворочался, ходил по нужде, чесал затылок, чуть родинку было не сковырнул… Он представил себе жизнь без нее – и если еще вчера предвкушал радость свободы, то ночью все переменилось в его голове. Он задался вопросом, а нужна ли ему эта бескрайняя свобода. У него никогда не было женщины, которая бы каждую секунду искренне интересовалась, что с ним происходит. Она единственная не ждала от него денег, сделала его дом уютным и родным, а до этого он не знал, что так тепло и уютно может быть в доме. Он вспоминал всю свою недвижимость, где трудились лучшие дизайнеры мира, но эта милая кружевная ткань, которой Нинка умудрилась украсить четырехметровую плазму, эта чуждая ему минора, стоящая на голове манекена в первом советском скафандре, сейчас казалась родным подсвечником и точно по месту расположенным… А как Нинка, правда не часто – но как она готовила, когда вдохновлялась! Всю челядь выгоняла, стреляя черными глазами, с кухни и умудрялась за три часа сделать семь блюд. Один раз он подглядел, как она фарширует карпа, снимая с него кожу целиком словно перчатку. Он тогда звонил Фельдману и интересовался, как справляется с этим Рахиль, а Абрам отвечал, что слышал о таком только в еврейских местечках, где так умели делать бабушки наших дедушек, рожденных еще при царе.

– Рахиль разрезает брюхо, а потом, нафаршировав его, зашивает – и в печь, – объяснил Абрам. Он вообще не удивился, что Нинка может готовить: у любой еврейской женщины что-то да получится – но чтобы не резать пузо карпу…

Инженер поймал себя на мысли, что силикон отвратительная вещь, что им надо замазывать технологические щели, типа ставить на силикон унитаз, что реальная плоть куда как пленительнее, и запах от нее человеческий… А грудь Нафталин, как прижилась кличка, пятого размера и что лежа на спине, что боком торчала как боксерские груши. А еще Нафталин хотела доделать свою задницу а-ля Ким Кардашьян… Она не читала ни одной книги, не разбиралась в кино – только оральный секс с Нафталин был на пятерку… И это немало… Или все же недостаточно?..

Спустя пять минут инженер ворвался в спальню Нинки, где тысячу раз произнес «люблю», стал целовать ее обнаженное ненакачанное тело, с маленькими бочками и мягким животиком, одновременно проклиная себя, что он типичный американский недоумок, считающий, что деньги самое главное, но на первое место сейчас вышла Нинка!.. Он клялся ей, что Нафталин в прошлом, что он даже готов жениться на Нинке тотчас… Победительница перевернулась на спину, и ее обнаженная грудь немного разъехалась в сторону подмышек.

– Еа! – восторженно простонал инженер. – Летим в Лас-Вегас! – предложил он, решившись.

– Может, ты гиюр сделаешь? – улыбнулась заласканная тонкими пальцами инженера Нинка.

– Что?

– Ничего-ничего. Полетели в Лас-Вегас, лапуля.

Мовшович после замужества Нинки, да еще в таком вульгарном месте зарегистрировались, был почти подавлен. В его семье кроме Беллочки никого не осталось. Кто в Америке, кто в Кара-Болта. Он даже пожалел, что продал свой аккумуляторный завод, рановато уйдя на пенсию… Беньямин увещевал себя, что в жизни было много сделано, отважно трудился комсомолец Стасик, поставленный на путь праведный комсомолкой Беллой, увезшей его из социалистического рая в израильский кибуц, где вскоре комсомолец вырастил из себя председателя местного совета. Потом его позвали встать на партийную линию, он было согласился, но, на его счастье, несколько кибуцев сложились деньгами и отправили его в Японию, где он купил за сто пятьдесят миллионов шекелей колхозную технику «Komatsu» – так удачно и дешево, что в «Komatsu» сами удивились хватке израильтянина и предложили возглавить японскую «дочку» в Тель-Авиве, на что Белла тотчас дала согласие.

Израиль строился, и Мовшович строил. Он быстро понял, что дизель, бензин, вся нефтянка в его стране слишком дороги, и написал в правительство прожект, что нужно развивать альтернативную энергию, а именно – конструировать электродвигатели и аккумуляторы к ним…

Нашел к кому обращаться – к политикам, занимающимися только своими выборами. Ему даже не ответили…

– Стасик, где ваш мозг? – интересовалась Белла, беременная Нинкой.

Деньги дал странный немолодой еврей с абсолютно русским лицом. Таких он навидался по советским колхозам, еврейский дядя с пуговкой вместо шнобеля, назвавший себя Ильей, репатриантом, как и сам Мовшович, из СССР. Подписали контракт, на котором не имелось расшифровки подписи, а сама фамилия была написана крайне непонятно. То ли Вельмерт, может быть, Вельвет, Вулверт… Короче, через три дня, после подписания контракта, деньги поступили на счет компании Мовшовича, ну а там все уже известно. Электрические двигатели еще существовали в фантазиях крупных мировых компаний, а у Мовшовича уже был готов рабочий прототип…