Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович

В середине дня, ближе к пяти, позвонила Нинка и оповестила отца, что возвращается из Лос-Анджелеса домой. Что, мол, инженер признался ей под семейными пытками, что полюбил другую, какую-то актрису из модных, super star Naftali, и предлагал ей, Нине Мовшович, кучу денег, чтобы без скандала обошлось, но она дочь своего отца и от подачки отказалась, лишь взяла у бывшего в долг, чтобы долететь частным бортом до Тель-Авива.

– Ты ведь переведешь ему деньги? – просюсюкала Нинка.

За недлинный рассказ дочери Беньямин Мовшович тысячу раз послал Всевышнему благодарность. Он был так счастлив, что у его дочери появилась возможность постоять под купой, что был готов проглотить кусок некошерной колбасы, а уж оплатить доченьке частный борт…

– Кровинка моя! – почти плакал от счастья Мовшович. – Ты хоть покушай в самолете!

– А ракеты, – добавила Нинка, – не на Марс полетят, а ему в жопу! Mother fuker! И в жопу Нафталины! Вот сранины-то будет! Из двух жоп!

Беньямин Мовшович икнул от дочерней матерщины, но тотчас забыл о сем, бросился из кабинета на первый этаж и закричал, чтобы все немедленно собирались в зал! Сейчас будет заявление ТАСС, CNN и Аль Джазиры! На идиш!

Все, конечно, явились на зов главы семейства, и от услышанной новости мать Нинки и Рахили попыталась было лишиться чувств, но Мовшович жестко распорядился: «Потом!». Открыли шампанское и выпили за внезапно упавшее на их семью счастье.

– С Марса! – уточнил Фельдман.

Его меньше всего удивила эта новость, слишком блеклая по сравнению с тем, что с ним происходило последнее время. Он удалился в спальню и задремал, приводя свой нервный аппарат в порядок. Ему на мгновение приснилась Рахиль в гробу, он ужаснулся и тотчас проснулся, вспомнив киргиза и его упоминание вскользь о ста годах… Подробностей он вспомнить не смог, но целый день, до молитвы в синагоге, ходил по пятам за своей женой, прислушиваясь к ее дыханию… Когда они пили чай, капелька воды попала Рахили в дыхательное горло, она закашлялась, и Абрам прислушивался, не зазвучат ли в ее кашле старческие нотки потустороннего мира…

Он пришел в синагогу, и уже у дверей сознание его прояснилось. Он даже посмеялся над своими нездоровыми экспериментами. Он долго и хорошо помолился, а потом, по дороге домой, вдруг встретил Франчишека, прямо на улице. Парень был с компанией, говорящей на польском языке.

– Франчишек! – окликнул Абрам молодого человека.

– Пан Фельдман! – обрадовался поляк.

Они сели в небольшом ресторанчике, где подавались блюда только из курицы. Заказали потрошков, печенку с жареным лучком, овощных салатиков на гарнир и триста водочки в графинчике.

Франчишек поведал, что его мать умерла пару лет назад от краснухи и что он ездил в Бляйвиц, и ничего не изменилось, что даже очень хорошо. Но живет он по-прежнему в Тель-Авиве, получив после окончания университета американский грант на лабораторию: он занимается, как теорией неких физический свойств квантовой механики, так и практикой – совершенствует одну из социальных сетей.

– А как ваша супруга? – поинтересовался молодой человек.

– Говорят, она умерла сто лет назад!

– Что?!

– Говорю, что пятого ребенка ждет!

– Поздравляю! – «А зачем столько детей, – удивился про себя Франчишек. – Как можно работать и творить, когда орут целых пять голосов одновременно?!»

Они выпили за личное счастье, делающее из полумужчины мужчину.

– А ты как? – поинтересовался Абрам.

– Есть девушка. Познакомился на следующий день после материнских похорон. Думаем пожениться. Гжеськой зовут.

– Господь, забирая что-то важное, отдает долг. Часто мы не замечаем этого.

– Вот-вот…

Помянули Эли Вольперта.

– Интересный был старикан!

– Кстати, – чему-то обрадовался Франчишек. – Помните этого инженера?.. Который у отца вашей дочери купил аккумуляторный завод? Он на Марс еще собирается?..

– А что с ним?

– Книгу написал, где обосновал, что первым космонавтом должен был быть не Гагарин, а некий Иван Иванов, русский парень… Там какая-то история с внеземными сигналами произошла. Короче, Иван Иванов – это Эли Вольперт, представляете! Который меня тут устроил, сделав из меня человека! Он оказался русским, совершившим гиюр… Сейчас эта книга бестселлер.

– А доказательства какие в книге?

– Там даже есть вещественные… Бляха какая-то или… Я не особо помню. Книгу не читал, только рецензию в Сети.

Про себя Фельдман подумал, что это инженеру за Нинку воздаётся. Надо же в такую хрень поверить! Авторитет пострадает, как пить дать! Хотя ему не привыкать…

Они еще коротко поболтали ни о чем, разошлись как хорошие товарищи, и каждый отбыл в своем направлении.

Вернувшись домой, Абрам вновь был вовлечен в мистическую составляющую бытия. Он опять подумал всякое сумасшедшее о Рахили, потом о том, что отдал метеорит каким-то зверушкам, что все эти напасти на него напустили силы непокоя, и с этим надо срочно что-то решать.

Попросил Рахиль помолиться вместе с ним на ночь. Но едва прочитав «Шма Исраэль», Абрам вдруг почувствовал непреодолимую тягу к плоти жены, светящейся смуглой кожей из-под шелковой ночной сорочки, такую немыслимую тягу, что тотчас взял ее сзади, и она не сопротивлялась, имея в себе страсти не менее, чем муж ее.

Утром Фельдман проснулся в крепких объятиях супруги, а она спала, сладко посапывая носиком с конопушками. Абраму вдруг показалось, что это Светка Размазня храпит в его кошерном доме, но он, с трудом удержав свое сознание в здравости, внимательнее поглядев на Рахиль, пояснил себе, что как-то будет странно выглядеть, если он сойдет с ума! И носик у Рахили – скорее нос, без уменьшительноласкательных… Нос без дураков!

Он анализировал себя. Сначала он решил, что ему не хватает наставничества, поскольку в его жизни более нет раввина Злотцкого и Эли Вольперта, странного старика с ответами, и что к своим годам он так и не стал самостоятельным евреем, который может жить без регулярных советов старших и корректировки пути. Одних книг, пусть и мудрейших, недостаточно. Живое слово… Потом он согласился с сами собой, что старший всегда нужен, но не в такой степени, как был поставлен вопрос. Сам Абрам, отец семейства, проживший весьма насыщенную жизнь, получивший степени в теологии, давно уже должен был быть корректором еврейской жизни, и не только, даже не о семье речь – семью как раз он контролировал. Все менять надо! И конечно, не здесь, не в Герцлии Пятуах, а где-нибудь в том месте, где евреи чувствуют себя сиротами, изгоями, где их жизнь трудна и опасна. Так, как было тогда, когда он жил в Михайловской области.

Фельдман уселся за компьютер и пообщался в чатах со своими религиозными товарищами, которые назвали ему бесчисленное количество мест, где евреям совсем нехорошо, куда надо бросить весь свой энергетический запал. Из сотен перечисленных географических точек он остановился на Бишкеке, так как услышал, что это столица Киргизии. А Абаз, с которым он разговаривал по кван… по телефону, именно из тех мест… И то, что Киргизия – часть бывшего Советского Союза, в котором он был рожден… А почему бы и нет?.. Может, Всевышний подталкивает его таким образом.

За завтраком, обстукивая ложечкой скорлупу куриного яйца, Абрам сообщил, что собирается открыть в Бишкеке новую синагогу.

Беня Мовшович поперхнулся:

– Это с какого перепугу?

На Фельдмана вопросительно глядело все семейство.

– Это у вас перепуг. У меня его нет.

– Подожди, Абраша, – с нежностью в голосе как к сумасшедшему обратился отец Рахили. – Что же тебя натолкнуло на такие… э… радикальные мысли?

– Этот вопрос изучался мною долго и тщательно. Я более не могу жить в таком избыточном комфорте, в котором сейчас обитаю, когда в мировом еврействе есть угнетенные и бедные и нет образованных личностей. Где малюсенькая община окружена воинствующими антисемитами, где еврея не берут на работу, а некоторых убивают!.. В каждом городе найдется пятачок, на котором процветает нацизм! Что Бухенвальд и Освенцим не в прошлом, а в настоящем рассыпаны по миру. И я, как сын родителей, чьими телами удобрили гречишные поля, должен потребовать ответа за это. Я Израиль! Я проповедую «око за око». Я должен внести свой вклад за то, что Всевышний даровал нам священные земли этой страны. Мне невозможно жить на земле, где есть хоть один страдающий еврей! – Абрам слишком сильно шмякнул ложкой по яйцу – так, что желток брызнул на лица всего семейства. Дети загоготали, считая желтые капли на братьях и сестрах, улыбающаяся Рахиль утирала их мордашки, и даже Мовшович усмехнулся, что словесный понос сумасшедшего зятя таким балаганом закончился. Он даже театрально похлопал.