Черные тузы - Андрей Троицкий

– Юрий Николаевич, вы бы поскорее тут закруглялись, а то у меня предчувствие нехорошее, тяжелое.

Вместо ответа Савельев достал из кармана телогрейки сигареты, чиркнул спичкой и пустил из носа дым, пахнувший вовсе не табаком, а гремучей смесью опилочного духа и коровьего навоза. Он показал пальцем куда-то на дальние деревья.

– Вон, ворона прилетела, накаркает беду. Нет чтобы снегирь прилетел. Красивый, видный такой издалека, красножопый. То есть красногрудый. Не прилетел. Ворону принесло.

Росляков тоже достал сигареты, но закуривать не спешил. Водка и растекшийся во рту, застрявший в горле шоколад родил тошнотворный спазм. Росляков закашлялся, сплюнул на снег коричневую слюну. Савельев курил, равнодушным взглядом рассматривая то ли сорные кусты, то ли черные деревья на обочине, то ли то ли тлеющий огонек сигареты, не понять. «Специально он, что ли медлит, птиц разглядывает, из меня жилы тянет?» – думал Росляков. Беспокойство перерастало в раздражение, но водка пусть медленно, но делала свое дело. «Черт с ним, пусть банкует, как знает, – решил он. В конце концов, Савельев тут старшой, ему видней». Росляков непослушными пальцами размял кончик сигареты.

– Ты бы чего-нибудь рассказал, – Савельев жадно втягивал в себя табачный дым, а выпускал его из груди с неохотой. – Ну, что-нибудь смешное рассказал бы. А то время медленно идет. Нам сейчас, Петя, торопиться некуда. Лично мне тут до завтра куковать. На боевом посту.

– А что смешного рассказать? Анекдот что ли?

– Анекдотов я не запоминаю. Расскажи, как ты стал мужчиной, ну, как девственности лишился. Раньше мы любили об этом рассказывать.

– Слушайте, Юрий Николаевич, ведь мы с вами не в солдатской казарме. Это во-первых. А во вторых, я не собираюсь заниматься тут душевной порнографией. К чему такие истории? Если вам так нравится, лучше сами расскажите, как вы лишились девственности. А я послушаю.

– А не помню я этого, честно говоря, – Савельев раздавил окурок каблуком ботинка. – Я силы не рассчитал, напился в тот вечер. Просто до чертей зеленых нажрался. Проснулся утром, та девица объявляет мне… Ну, ты понимаешь. А я не помню самого этого момента, как отрезало. Обидно, но не помню. Может, она соврала, эта девица? Ты как думаешь?

– Мне-то откуда знать? – Росляков злорадно усмехнулся. – Я над вами свечки не держал.

– Может, она соврала, – вздохнул Савельев. – Скорее всего, соврала. В таком случае, девственности я лишился совсем в другое время, совсем в другом месте и совсем с другой потаскушкой.

– Некоторые вещи вообще лучше не помнить.

– Тебе виднее, – Савельев выплюнул окурок.

– А вы знаете, я в жизни своей никого не убил, – неожиданно для себя сказал Росляков. – Мухи не убил.

– Правильно, зачем тебе убивать мух? – Савельев поднял голову и усмехнулся. – Нет никакого смысла их убивать. Рядом с тобой они просто сами дохнут. От скуки. В твоей квартире тараканы не водятся? Не водятся. А знаешь почему? Они тоже все от тоски передохли. И клопы, и другие насекомые. Скучно с тобой, как в могиле. Иди к машине, неси сумку с взрывчаткой. Но не вздумай сюда «Жигули» подгонять.

Росляков поплелся к машине.

Вернувшись через час, Росляков увидел, что Савельев закончил рыть последнюю яму. Электропровод, уже подсоединенный к кнопке звонка, вился по земле. Поставив на дорогу тяжелую сумку, Росляков высморкался и полез в карман куртки за сигаретами. Савельев согнулся над сумкой, расстегнул «молнию», вытащил упакованную в целлофан металлическую чушку, начиненную взрывчаткой.

– Я дико извиняюсь, – Савельев присел на корточки, поставил чушку на землю, раскрыл целлофан. – Но тебе придется снова сходить к машине.

– Это зачем? – не понял Росляков.

– Это за тем, что мне нужны кусачки, – сказал Савельев. – Маленькие кусачки. Я их выложил из кармана ватника в бардачок и хотел взять с собой, но забыл. Теперь они мне нужны.

– Так ведь у вас есть кусачки, – Росляков показал пальцем в спортивную сумку, на дне которой действительно лежали кусачки.

– Это большие, – поморщился Савельев. – А мне нужны маленькие. Петя, не спорь, а иди скорее. Темнеть начинает, а у нас ещё работы полно. Надо закругляться.

– О, Господи.

Росляков, жалея самого себя, повернулся и, вжав голову в плечи, промокший и холодный, быстрым шагом отправился в обратный путь к «Жигулям». Савельев посмотрел ему вслед и опустил голову.

Дождь вперемежку со снегом все падал и падал с низко нависшего неба. Промерзшие насквозь фиолетовые пальцы, похожие на клешни вареного рака, шевелились с трудом, плохо слушались Савельева. Сидя на корточках, он вставил в мягкую пластичную взрывчатку запальный капсюль, воткнул кусок оголенного провода. Так, дело сделано. Первая электрическая цепь готова. Остается аккуратно уложить фугас в яму, присыпать землей, размотать провод. А кнопка, где она?

Ни черта не разобрать за белыми колечками размотанного электрокабеля. Савельев чертыхнулся, осмотрелся по сторонам. Кнопка, подсоединенная к проводам, мокла на асфальте рядом со спортивной сумкой. Нужно немедленно обернуть её целлофаном. Если капли влаги попадут на внутренние металлические контакты, электрическая цепь замкнется, пойдеи ток и фугас рванет. Так и есть, кнопка уже намокла, возможно, намокли и внутренние контакты. Значит, взрыв может произойти в любую секунду. В любое мгновение…

Савельев встал на карачки, потянулся рукой к чертовой кнопке. Проклятая погода, проклятый дождь, проклятая кнопка. Черт побери… Он подумал, что на этот раз сильно промазал, упустил из вида главное. Он понял, что допустил грубую ошибку, грубейшую ошибку, достойную новичка, он позволил кнопке намокнуть.

Он понял все, но даже не успел испугаться…

…Взрыв ухнул, прокатился по лесу, отозвался эхом вдалеке, стих в чащобе.

Стих…

За первым ухнул второй взрыв.

Третий…

Осязаемая волна сырого воздуха толкнула Рослякова в спину. Качнулась дорога, качнулись стволы берез и осин. На секунду Рослякову показалось, что он оглох. Замерев посредине дороге, он стоял, крепко прижимая к ушам ладони. Но слух вернулся. Вдруг Росляков понял, что земля действительно вертится. Земля вертелась под ногами. Справившись с головокружением, он поднял голову кверху.

Пронзительно закричала, взлетая к серому низкому небу, стая ворон. На лицо осыпался с веток мокрый снег. Вдалеке что-то монотонно зашумело, то ли уходил поезд, то ли мчались машины на шоссе. Очнувшись от оцепенения, Росляков побежал к «Жигулям», но развернулся на ходу, бросился в противоположную сторону, к Савельеву. Слабая надежда ещё оставалась.

Он бежал нерасчетливо, не думая о дыхании, и быстро запыхался. Росляков почувствовал, что спина сделалась мокрой, стало жарко, он стащил с головы вязаную шапочку, сунул её в карман, на бегу он расстегнул «молнию» куртки. То и дело он поднимал руку и вытирал ладонью мокрое лицо, слезившиеся глаза.

Подбегая к тому месту, где несколько минут назад они болтали с Савельевым, Росляков понял, что лучшим надеждам не суждено сбыться, случилось худшее из того, что вообще могло случиться. Он остановился, дыхание стало ровнее, одышка прошла. Пусто. Нет Савельева, нет спортивных сумок, ничего больше нет. Только посереди дороги дымятся невысокие бесформенные кучи земли. И в ушах застряла эта звенящая тишина. Росляков, споткнувшись о неровный кусок асфальтового покрытия, подошел к краю воронки, с опаской заглянул вниз. Огромная, чуть не в рост человека яма. Земля медленно отдает тепло, остывает. Поднимается, окутывая собой песок и глину, прозрачный, едва видимый пар.

Показалось даже, что Савельев как тогда, на даче, окрикнет его, подаст голос, показалось, что он жив. Тишина. Только дунул сырой ветер. Затрещала где-то вверху, упала на обочину обледенелая ветка осины, темная и ветвистая, как олений рог. Лес, содрогнувшийся от тогдашних взрывов, проснулся на минуту и вновь погрузился в долгую спячку. Но за те короткие мгновения пробуждения что-то неуловимо изменилось в самом пейзаже, в картине окружающего мира. Но что изменилось? Росляков огляделся по сторонам, стараясь сконцентрировать внимание на каком-то предмете.

Вот, поднятое взрывной волной, повисло на высокой ветке жестяное ведро.

А это ещё что?

На минуту горячая спина стала холодной, грудь онемела. Сердце замерло от страха, остановилось, но тут же проснулось, застучало тяжелыми прерывистыми ударами неисправного парового молота. Ствол ближней березы забрызган красной кашицей. В нескольких шагах от Рослякова лежит и дымится на снегу рукав телогрейки. Из этого рукава выглядывает бесформенный мясной обрубок.

И вот еще, на ветках деревьев…

На них развешаны какие-то странные, ни на что не похожие кровавые ошметки.

Все, что осталось от Савельева.

Ворона, навесь когда прилетевшая, уже переминается на ветке, жадно косит на сладкую пищу пустым, как темная бусинка, голодным глазом.