Королева сплетен - Мэг Кэбот

Но я не дам себя обмануть мужской красотой. В этот раз не дам.

– Можно подумать, ты не знаешь.

– Не знаю, – отвечает Люк. – Слушай, не знаю, что такого наговорила Доминик, но я клянусь, Лиззи…

– Неважно, что ты сказал Доминик, – перебиваю я. – Я уже знаю, что это было вранье. Но зачем… – Голос у меня срывается. Ну и где моя решимость не плакать перед ним? Ну и ладно. Разве он не видел, как я плачу? – …зачем ты рассказал Шери о моих проблемах с дипломом?

– Что? – На лице у него целая гамма чувств – от удивления до смущения. – Лиззи, клянусь! Я ни слова не говорил.

Вот это да. Такого я не ожидала. Не думала, что он станет отпираться. Я ожидала, что он сразу раскается и попросит прощения.

И я с радостью его прощу, поскольку и сама виновата перед ним в том, что все растрепала его маме. Конечно, это изменит наши отношения, но, может, удастся прийти к некоему взаимному уважению…

Но вот так стоять и нагло все отрицать? Мне в лицо?

– Люк, – говорю я, и от разочарования голос у меня немного дрожит. – Это мог быть только ты. Больше никто не знал.

– Это не я, – упирается Люк. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он уже не смущен, не удивлен. Он в ярости. По крайней мере, если судить по сдвинутым бровям. – Слушай, я не знаю, откуда Шери узнала, что ты не получила диплом, но я ей не говорил. В отличие от некоторых, я умею хранить чужие секреты. Или это не ты рассказала моей маме, что я хотел поступать в медицинскую школу?

О-па! В наступившей тишине до меня снова доносится звон посуды снизу, стрекот сверчков и вопль Викки:

– Лорена! Николь! Идите сюда! Я погибла.

– Э-э, да, – говорю, – я сделала это. Но я могу все объяснить…

– И ты считаешь, – перебивает меня Люк, – что можешь обвинять других в том, что они выдали твой секрет, когда сама не способна хранить чужие?

– Но… – Я чувствую, как кровь отхлынула от лица. Он прав. Абсолютно прав. Я самый величайший лицемер в мире. – Но ты не понимаешь, – пытаюсь оправдаться я. – Твоя девушка, твой дядя – да все вокруг – только и делают, что говорят, как ты жаждешь получить эту работу, и я подумала…

– Ты подумала, а не встрять ли тебе не в свое дело? – спрашивает Люк.

Какая. Я. Идиотка.

– Я хотела помочь, – жалобно говорю я.

– А я не просил тебя помогать, Лиззи. Я не ждал от тебя помощи. Что мне нужно было от тебя… я думал, у нас могло бы…

Стоп. Люку что-то нужно было от меня? Он думал, что у нас может что-то – что?

Сердце у меня вдруг забилось. О господи! О господи!

– Знаешь что? – вдруг говорит Люк. – Не важно. Он разворачивается и выходит из комнаты, решительно закрыв за собой дверь.

Многие считают, что приход к власти Гитлера и расцвет фашизма повинны в том, что в 1930-х вернулись к длинным юбкам и тугим линиям талии, что заставило женщин снова влезать в корсеты. С началом Великой депрессии простые женщины уже не могли приобретать дорогие парижские наряды, в которых щеголяли звезды в кино. Но у талантливых портних, которые могли копировать их фасоны с более дешевыми тканями, работы прибавилось, и наконец-то появились на свет «подделки»… да здравствует липа (см. Луи Вьюттон).

История моды. Дипломная работа Элизабет Николс

22

Сплетни очаровательны. Вся история – это одна сплошная сплетня.

А вот скандал – это сплетня, обремененная моралью.

Оскар Уайльд (1854–1900), англо-ирландский драматург, писатель и поэт

Надо ли говорить, как трудно резать ровно, когда плачешь так, что ничего не видишь? Ладно, плевать. Кому он вообще нужен? Нуда, конечно, он кажется очень милым. И он определенно красив. И умен, и остроумен.

Но он лгун. Ясно же, что это он сказал Шери. Как еще она могла узнать? Ну почему просто не признаться, как призналась я в том, что рассказала его маме о его мечте стать врачом?

Я, по крайней мере, сделала это из благих побуждений. Поскольку мне кажется, что Биби де Вильер из тех женщин, которым небезразлично воплощение мечты сына. Неужели такую мать можно держать в неведении о самом горячем желании ее сына?

Я на самом деле оказала Люку услугу, рассказав об этом его матери. Неужели он этого не понимает?

Ну, ладно, я и впрямь болтливый язык, назойливая муха и вообще самая большая идиотка.

И поэтому я его потеряла… хотя, если уж честно, я его и не имела. Конечно, у нас был один момент сегодня утром, когда он купил мне упаковку диет-колы…

Но нет, я все это придумала. Теперь уже можно не сомневаться. Мне суждено всю жизнь быть одной и умереть в одиночестве. Любовь и Лиззи Николс – несовместимые понятия.

Ну и прекрасно. Мало ли людей прожили свою жизнь счастливо, не имея рядом второй половины? Я сейчас никого конкретно не припомню, но уверена, они есть. И я буду одной из них. Я буду просто Лиззи… одиночка.

Я пытаюсь подсунуть ножницы под особенно тугой стежок, когда в дверь опять стучат.

Когда же все это кончится?

Дверь открывается еще до того, как я успеваю сказать «Войдите!».

К моему величайшему удивлению, на пороге стоит Доминик. Она просто потрясающа в туфлях на высоком каблуке от Маноло и облегающем коротком зеленом платье.

Я качаю головой:

– Слушай, все пока выглядит плохо, но я успею доделать платье, если меня оставят в покое и дадут нормально поработать.

Доминик входит в комнату, внимательно смотря под ноги, словно там натянута проволока-ловушка, а не просто разбросаны груды кружев.

– Я пришла не из-за платья. – Доминик останавливается возле моего раскрытого чемодана и разглядывает сваленные в кучу классические платья и джинсы. И расплывается в гаденькой улыбке:

– Послушай. – Чаша моего терпения переполнена. – Если ты хочешь, чтобы я закончила платье к утру, оставь меня в покое, ладно? Скажи Викки, что я делаю все, что в моих силах.

– Я же сказала, что пришла не из-за Викки и ее платья. Я пришла из-за Люка.

Люка? Это заставляет меня отложить ножницы. И что же Доминик хочет мне сказать насчет Люка?

– Знаю, ты в него влюблена, – говорит она, берет из открытого ящика тумбочки упаковку мозольного пластыря и внимательно ее изучает.

– Что-о? – От изумления я даже рот раскрыла.

– Это же очевидно, – выдает Доминик, кладя пластырь туда, откуда взяла. – Сначала я не тревожилась, потому что… ну взгляни на себя.

И я, как последняя идиотка, смотрю на себя. К моему черному платью прилипло примерно восемьдесят пять тысяч клочков белых ниток. Волосы стянуты в хвост, а туфли потерялись где-то под залежами кружев.

– Но я знаю… он увлекся тобой, – заявляет Доминик, подняв подбородок.

Да. Возможно. Одно время. Сейчас? Не думаю.