Кризисное обществоведение. Часть I - Сергей Кара-Мурза

— из-за массовой безработицы, выбросившей из общества целые поколения молодежи;

— из-за произвола властей, который озлобил большую часть населения;

— из-за резкого снижения образовательного уровня и даже грамотности молодежи, что делает ее беззащитной против влияния упрощенных радикальных идеологий с религиозной окраской.

Это здравые суждения, и большинство примерно так и представляло себе причины, просто наконец-то это сказали вслух. Но ведь все эти причины — прямой результат реформ. А неизменность курса этих реформ утверждается всеми структурами нынешней власти — Президентом, Правительством, Госдумой при диктате «Единой России». Каковы же перспективы? Если противоречия, породившие мятеж, быстро не разрешаются, он будет тлеть долго — даже если исходные причины отпали сами собой.

Такая деградация системы понятий, целей, средств, индикаторов и критериев продолжает быть присущей многим воздействиям, которые власть пытается оказать на государственную, хозяйственную или социальную сферу. Это движение без компаса и карты грозит многими бедами.

То, как произошел этот провал в рациональности, должно стать предметом специальных исследований, это необычный феномен в истории культуры. В мемуарах разработчиков доктрины реформ сейчас появляются ценные в этом отношении признания. Мы уже приводили выдержки из лекции С. Кордонского о том, что авторы доктрины реформ принципиально не учитывали российскую реальность. Они будто бы сознательно, как при медитации, сдвинулись к аутистическому мышлению. Сам он гордится своим вкладом в эту доктрину. А кем он работал в 2005 году, когда делал свои откровения? Референтом Президента В.В. Путина, в его Администрации. Работал — и продолжал те же самые реформы, что планировал «со своими приятелями Петей Авеном и Егором Гайдаром».

Присутствовавший на лекции Глеб Павловский, который занимался разработкой реформ в плане политики, добавляет: «Лет 15 назад, при начале нашего общественного движения, имела место неформальная конвенция. Конвенция о том, что знания о реальности не важны для какого бы то ни было политического или общественного действия. Действительно, эта конвенция состоялась, и реформаторы действовали внутри нее, как часть ее. С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений, Эти люди делали то, что они делали, и погрузили остальных в ситуацию выживания».

Можно ли сообщество людей, принимающих такие «неформальные конвенции», считать профессиональным сообществом? Нет, они нарушили самые элементарные когнитивные и социальные нормы такого сообщества — а ведь они входили и входят сегодня в элиту официального обществоведения России.

Павловский продолжает уже о нынешних политиках у власти: «Они уклоняются и развивают очень изощренные технологии, в том числе исследовательские, политические, научные, общественные технологии вытеснения любого реального знания… Это… питает энергетикой наш политический и государственный процесс — уход от знания реальности, отказ, агрессивное сопротивление знанию чего бы то ни было о стране, в которой мы живем».

И эти иррациональные суждения слушает, раскрыв рот, элитарная аудитория. Не существует «исследовательских научных технологий вытеснения реального знания»! Такие технологии — антипод науки, они лежат в сфере манипуляции сознанием. И Павловский, который тогда считался «придворным политологом», говорит об этих делах свысока, как посвященный.

Старое утверждение, гласящее, что «искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется», считается настолько очевидным, что Фуко называет его пошлостью. Но ведь правители России и их эксперты, начиная с Горбачева, принципиально не признавали этого условия. Они открыто провозгласили, что будут управлять государством и обществом России, вопреки их природе, ломая и переделывая их устои. Они даже бравировали тем, что эту природу не знают и презирают.

Безусловно, здесь наблюдается провал в этике. Мы не будем заниматься морализаторством, для нас важен факт отрыва рационального сознания от этических норм, который, как уже говорилось, в обществоведении недопустим.

Журналист-международник А. Бовин, бывший помощником Генерального секретаря ЦК КПСС, в книге-манифесте «Иного не дано» (1988) высказал, как комплимент перестройке, распространенную в то время мысль: «Бесспорны некоторые методологические характеристики нового политического мышления, которые с очевидностью выявляют его тождественность с научным мышлением».

Но для мышления государственного деятеля, «тождественность с научным мышлением» звучит как страшное обвинение. Научное мышление автономно по отношению к этическим ценностям, оно ищет истину, ответ на вопрос «что есть в действительности?» и не способно ответить на вопрос «как должно быть?». Напротив, мышление политика должно быть неразрывно связано с проблемой выбора между добром и злом. Он, в отличие от ученого-естественника, исходит из знания о человеке и чисто человеческих проблемах. Это такой объект, к которому нельзя (да и невозможно) подходить, отбросив этические ценности. Без них нельзя получить достоверное знание о предмете.

Однако этический нигилизм, игнорирование тех ограничений, которые «записаны» на языке нравственных ценностей, был сознательной установкой реформаторов. Это надо считать принципиальным дефектом той когнитивной структуры, на основе которой производилось целеполагание реформ. Н.П. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно».

Здесь вывернуто наизнанку соподчинение фундаментальных категорий — эффективности и нравственности. Это радикальный разрыв с традиционной шкалой ценностей, в которой «совесть — выше выгоды». Власть декларировала построение правового общества, но подобными декларациями легитимировала криминальный порядок. Но это — побочный эффект, и мы говорим не о власти, а о когнитивной системе обществоведения, виднейшим представителем которого является академик Н.П. Шмелев.

Главное в его программных высказываниях состоит в продвижении в России идеологической концепции, которая создается как средство господства проектировщиками Нового мирового порядка. Речь идет о важном культурном сдвиге в ходе нынешнего общего кризиса индустриального общества — целенаправленном снижении роли ценностной компоненты в массовом сознании.

А.С. Панарин писал в книге «Искушение глобализмом»: «Современный опыт американизации мира свидетельствует… о том, что олигархия прямо претендует на теократические функции, вынося безапелляционные суждения в области морали, культуры и веры. При этом авторитарный олигархический дискурс, касающийся высших измерений человеческого бытия, обретает характер "беззастенчивой игры на понижение", развенчания и осквернения святынь».

Что же касается практики реформ, то отсутствие этической компоненты в программах больших реформ выхолащивает их смысл, лишает легитимности. Постановка цели реформы всегда предваряется манифестами, выражающими этическое кредо ее интеллектуальных авторов. Они обязаны сказать людям, «что есть добро» в их программе и что есть меньшее зло по сравнению с альтернативными программами.

Сами по себе политические или экономические инструменты или механизмы (демократия, рынок и пр.) не могут оправдывать слом жизнеустройства и массовые страдания людей. Современный капитализм и буржуазное общество смогли быть построены потому, что им предшествовало построение новой нравственной матрицы — протестантской этики. Она предложила людям новый способ служения Богу, инструментом которого, в частности, была нажива. Именно в частности, как один из инструментов, а не как идеальная цель. Новое представление о добре и связанный с ним новый тип знания, порожденные Реформацией, легитимировали новое жизнеустройство, оправдали массовые страдания в период «дикого» капитализма.

Ничего похожего не имело места в российской реформе. За первые десять лет перестройки и реформы обществоведение много сделало, чтобы вообще устранить из мировоззренческой матрицы общества сами понятия греха и нравственности, заменив их критерием экономической эффективности. Реформа не просто не сформировала чего-то похожего на протестантскую этику, она сформировала ее антипод — этику социального хищника и расхитителя средств производства и жизнеобеспечения общества.