Рассказы - Лазарь Осипович Кармен

и черными от копоти торсами и лицами, приостановили работу и уставились с улыбкой в девочку, которую прижимал к груди седьмой — отец, молодой товарищ.

В мрачном, сыром и тесном, как склеп, припоре стало весело. Точно потоком хлынул сюда свежий воздух, точно расступились стены, взвился потолок, и над рабочими засверкало ясное весеннее небо. Каменоломщики преобразились, ожили.

Так бывало с ними всегда.

Работают они каторжно по нескольку суток, не видят солнца и неба, глотают желтую известковую пыль и ламповую копоть, доводящую до одурения, дышат, и вдруг явится Цветок. Свежая, сияющая, игривая, она развеселит всех, и на каменных лицах расцветают улыбки.

Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.

— Ну и девочка! — покачал седой головой старый каменоломщик. — Касаточка наша! Храни ее царица небесная. — И он издали перекрестил ее.

— Цветок, какая нынче погода? — спросили ее разом два каменоломщика.

— Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..

— Нехорошо у нас, точно! — согласились они.

— Мама вернулась из города? — спросил отец.

— Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!

И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.

IV

Каменоломщики сели завтракать. Они ели молча, вяло.

Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.

— Как бы не сел! — сказал, задрав голову, один. — Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!

Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.

— Слаб? — спросил Петр.

— Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.

— Чего утекать! — недовольно заворчал Степа. — Покончим раньше с плахой.

— А если задавит!

— Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.

— Тятенька! — позвала Саша.

— Что?

— Плаху валить будете?

— Хочешь посмотреть?

— Да.

— Можно.

Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.

— Много еще осталось подсекать? — спросил он Степу.

— Самый пустяк.

— Так живее!

Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.

— Готово!

Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.

Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщиков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.

— Клади постель, жи-и-ва! — распоряжался Петр.

Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.

— Эх, кабы не был слой! — сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.

— Кажись, слой!

— Слой и есть! — вздохнул старый каменоломщик. — Боюсь, загремит.

— Не каркай, старый! — набросился Степа.

— Валить, что ли?!

— Вали!

У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.

— Господи, благослови!

Плаха дрогнула, закачалась.

— Беррегись!

Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.

— А чтоб! — послышалось энергическое ругательство.

Облако разорвалось.

Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.

— Вот она, каторга! — сверкнул глазами Степа. — Возились весь день, и что?!.

— Плох стал камень нынче, очень плох! — покачал головой старик. — Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!

— И помрем!

Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.

— Тятенька! Не горюй!

— Что ты?! Хочешь домой?

— Хочу!

Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.

С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.

V

Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут — мелкий камень.

— А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, — открылась Саша.

— Что ты? Где это было?!

— В первом проходе.

— Испугалась, девчурка?

— Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он — навстречу. «Ты, Ваня?» — спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!

— Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, — добавил он серьезно, — тут волки бегают!

— Правда? — улыбнулась недоверчиво Саша.

— Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!

Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.

— Тятенька! — вырвалась из его рук девочка — Я теперь сама пойду.

— Боюсь, заблудишься.

— Не бойся!

— Так ступай скорее!

Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.

— Скажи маме, — крикнул он, — что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. — И он пошел обратно в припор.

Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.

— Жучка, Жучка! — стала кликать Саша.

Но Жучка не слушалась.

Саша бросилась вдогонку.

Та вильнула в сторону. Саша тоже.

Жучка опять — в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.

— Жучка, Жучка! — не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.

Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.

VI

Поздно вечером вернулась мать Саши из города.

— Где Цветок? — спросила она старушку.

— Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.

— В припоре? — удивилась мать. — Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?

И она бросилась в мину.

Ощупью женщина нашла дорогу к припору.

— Где Цветок? — оглушила она мужа.

— Где?! Дома!

— Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.

Каменоломщик побледнел.

С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.

— Она здесь! — через силу и глухо вымолвил Петр.

— Заблудилась!

Петр схватился за голову и бросился к выходу.

Там, где покинула его Саша, он припал к земле. На песке чернели незатертые следы ног и собачьих лапок. Они вели в лабиринт.

Петр дико оглянулся и, прежде, чем жена опомнилась,