Финансист - Б. Б. Истон

в лицо. Может, Рыцарь так и не обрел спасения, внутреннего покоя или даже причины, чтобы жить, но, оглядываясь вокруг в этом зале, я поняла, что он в конце концов обрел семью. И они все очень его любили.

Никакой формальной похоронной службы не было. Ни священника, ни молитв. Просто зал, полный байкеров.

И открытый гроб.

Я заметила его, когда уже хотела уйти, в дальнем конце зала. Похоже, никто не обращал на него особого внимания. Все приятели Рыцаря утешали друг друга, передавали по кругу фляжки и вспоминали старые времена. А Рыцарь просто лежал там, позабытый на собственном празднике.

И я не могла не подойти поздороваться.

Ну, или в данном случае попрощаться.

С каждым шагом в ту сторону мой пульс все учащался и наконец стал уже биться так, как будто собирался вырваться из меня. Я провела полжизни, боясь Рональда Макнайта, и теперь вдруг я стояла прямо возле него, стараясь убедить свое тело, что я в безопасности.

Я изучала его лицо, инстинктивно ища на нем эти жуткие бледно-голубые глаза, эти зрачки, как два лазерных прицела, которые всегда прожигали меня насквозь, до самой души, но они исчезли, навсегда скрытые двумя тонкими лепестками плоти с синими прожилками. Без тени пигмента в бровях, ресницах, зачесанных назад волосах, зомби-глаза Рыцаря были единственным всполохом цвета на призрачно-бледном лице. А теперь, когда они закрылись, он выглядел как человек, надевший вялую, сморщенную резиновую маску телесного цвета.

Это все, чем он был, подумала я. Что есть все мы. Просто души, надевшие маски.

Но под маской Рыцаря больше никого не было. Я чувствовала это. Он исчез.

«Его нет».

«Я в безопасности».

«Его нет».

«Я в безопасности».

Эту мантру я всегда повторяла, когда чувствовала, как у меня по спине начинает пробегать дрожь страха. Когда чувствовала, как эти ледяные глаза следят за мной из темноты. Но больше я никогда не буду испытывать этот страх.

Я была свободна.

И Рыцарь тоже.

Когда мое сердце начало снова биться в нормальном ритме, я поняла, что держу одну руку в кармане куртки, сжимая уголок сонограммы, а другую – в сумке, сжимая в ней газовый баллончик.

Я вытащила его, посмотрела на истертый и потрепанный чехольчик, погладила пальцем выбитые на нем буквы. Отстегнув его от кольца для ключей, я засунула его под край жилета Рыцаря.

Похлопав по выпуклости, я прошептала: «Пока, Рыцарь», – и мои глаза наполнились слезами.

Я хотела еще много чего сказать, но мое горло сжалось от переживаний, и говорить я не могла. Так что я еще раз поглядела на Рыцаря, стараясь запомнить каждую веснушку и морщину, и сказала все в своем сердце.

Когда я вышла на улицу, изо всех сил мечтая, чтобы мне можно было бы покурить, выпить или принять что-нибудь, чтобы не было так больно внутри, я безошибочно различила в воздухе запах ментоловых сигарет. Глубоко вдохнув, я повернулась на запах и обнаружила хрупкую блондинку, сидящую на бордюре и курящую тонкую длинную сигарету «Virginia Slims».

«Кэнди».

В первый момент я хотела повернуться и убежать в противоположную сторону, но мать во мне посочувствовала матери в ней. Может, Кэнди и не была хорошей матерью, но никто не заслуживает смерти своего единственного сына. Никто.

Присев на бордюр рядом с ней, я открыла рот, чтобы что-то сказать, но единственное, что у меня вышло, было печальное: «Привет».

Кэнди подняла на меня мокрое сморщенное лицо без косметики. Я никогда раньше не видела ее без наклеенных фальшивых ресниц. Она казалась старой. Поблекшей. Вокруг ее губ были глубокие морщины от многолетнего курения. Кристально-голубые глаза были тусклыми и покрасневшими. И все мышцы ее лица были опустившимися, как будто она много-много лет не улыбалась.

– Биби, – пропищала она. Ее подбородок словно двигался сам по себе. – О, Биби. – Обхватив мое пополневшее тело своими костлявыми руками, она положила подбородок мне на плечо и всхлипнула. – Как я рада, что ты тут.

Ее южный акцент, как у реднеков, который она так старательно прятала, когда изображала трофейную жену, снова звучал вовсю.

– Я тоже. – Я неловко похлопала ее по плечу. – Мне так жаль.

Приподняв голову, Кэнди взглянула мне в глаза.

– Я никого тут не знаю.

Я слабо улыбнулась.

– Я тоже.

– Не могу поверить, что его больше нет, – помотала она головой. – Я-то всегда думала, что ты будешь мамой моих внуков. – Уставившись на тротуар, она добавила: – А теперь у меня никогда не будет внуков.

Гладя ее одной рукой по костлявой спине, пальцем другой я провела по уголку сонограммы в своем кармане. Я не сказала ей про ребенка. Я просто сидела рядом и смотрела на ее боль, а пепел ее недокуренной сигареты падал мне на ботинки.

– Вот, – вдруг сказала Кэнди, давя ногой сигарету, и зачем-то полезла в вырез своего черного платья. – Ронни хотел бы, чтобы это было у тебя. – Когда ее длинные акриловые ногти возникли из-под платья, в них были зажаты именные таблички Рыцаря.

– О, Кэнди. Нет. Оставь их себе.

– Их тут две, – сказала она, расцепляя серебристую цепочку из шариков и снимая одну. – Одна мне. – Она подняла на меня несчастные глаза и протянула руку. – И одна тебе.

Я нерешительно взяла маленький металлический квадратик с выбитой на нем идентифицирующей информацией. Мне казалось неправильным брать его, когда я была замужем за другим. Но Кэнди была права. Рыцарь хотел бы, чтобы это было у меня.

И он хотел бы, чтобы у меня были муж и ребенок.

Глотая слезы, я обняла Кэнди на прощание, зная, что больше никогда ее не увижу. Потом я поднялась, отряхнулась и пошла к машине, а в моем кармане лежали рядышком конец одной жизни и начало другой.

43

Декабрь 2009-го

Мой сын родился через семь месяцев, после двадцатишестичасовых родов, двух бесполезных эпидуралей и двух бессмысленных внутривенных вливаний наркотика.

Как выяснилось, некоторые рыжеволосые генетически не воспринимают обезболивание.

«И тут повезло».

Кен все это время вел себя потрясающе. Он мгновенно реагировал на все мои требования, держал мою ногу во время потуг и наблюдал, как я исторгла из своей разрезанной вагины крошечное лысое существо, как будто в этом не было ничего особенного. Он даже сам перерезал мерзкую лиловую пуповину, которая вышла вместе с ним.

Когда Кен протянул мне младенца, я думала, что у него будут закрытые глаза, как у маленького щенка, но ничего подобного. Он поглядел мне прямо в глаза – можно даже сказать, уставился, как будто обвинял лично меня в том, что с ним только что произошло. В качестве мирного жеста я предложила ему свою набрякшую грудь. Он принял ее, но так и не отвел от меня глаз.

– Надеюсь, ты будешь офигенным, – прошептала я своему прекрасному, здоровому, настороженному и подозрительному новорожденному, – потому что больше я в жизни такого не