Размышления - Александр Секацкий

Она, быстрая утомляемость, легко накапливающаяся и не растворяющаяся самостоятельно внутри деятельной жизни, как раз и свидетельствует об утрате навыка здоровья как изначально достоверного в своей автономности состояния слаженности – стало быть, и она знаменует триумф медицинского дискурса и медицинского праксиса. Знаменитое определение человека, данное Фрейдом, – «бог на протезах»[127] – тоже является параметром грандиозной медицинской утопии, реализуемой семимильными шагами. Здоровье как состояние уже сегодня есть нечто искусственно-протезное, а открывающийся на горизонте синтез тела потенциально способен сделать медицину важнейшей индустрией постиндустриальной эпохи, если, конечно, врачи не выпустят дело из своих рук. Этот вопрос пока не предрешен: вполне возможно, что великое Преображение, когда-то санкционированное Иисусом, преобразит и саму медицину…

К медицинским страховкам, заменившим свидетельства об отпущении грехов, мы еще вернемся.

Если рассмотреть важнейшие элементы дискурса власти, основополагающие директивные инструкции, мы увидим, что такая их разновидность, как предписания и рекомендации врача, давно проникли и в законодательные акты первой власти, и в постановления власти исполнительной, не говоря уже о вердиктах суда – по отношению к ним медицине вообще принадлежит право вето: судебное решение не может вступить в силу без медицинского заключения о здоровье обвиняемого. Это же касается врачебных предписаний о срочной госпитализации, о тяжелом неизлечимом заболевании и т. д. Используя игру слов, можно сказать, что медицинское заключение предшествует тюремному заключению – и расширение зоны врачебной юрисдикции все еще продолжается.

Кто и как принимает сегодня решение о смерти? В большинстве случаев смерть имеет юридическую силу лишь после заключения врача; правильнее сказать, что такое заключение необходимо во всех отдельных случаях – только массовая смерть пока еще не подвластна медицинскому дискурсу. И поскольку врач, констатируя смерть, совершает то, что еще пару веков назад было прерогативой церкви, мы вправе говорить о священнодействии, о перехвате медицинским дискурсом важнейших таинств. Наукообразность формулировок здесь не должна нас смущать: когда пребывающие в коме числятся среди живых, и, скажем, прекращение работы сердечной мышцы считается вещью более важной, чем отмирание мозга, то собственно медицинские соображения здесь ни при чем, они не в состоянии рационально описать сам феномен (феномен сознания, разума, человеческой жизни, наконец), но поскольку они оказываются значимыми и им принадлежит последнее слово, они выполняют ту же функцию, что и обряд отпевания, и фактически являются священнодействиями. Медицинские показания и противопоказания все чаще служат решающим аргументом при смене работы, места жительства и, например, пола.

Весьма любопытным образцом современных принципов шестой власти может служить фигура бывшего главного санитарного врача России Геннадия Онищенко. Он, конечно, доставил немало поводов для иронии: как своевременно ему всякий раз удавалось усматривать опасность для здоровья то в грузинских винах, то в белорусском молоке, то в американских окорочках… Но отнюдь не цинизм как таковой должен вызывать в данном случае удивление, а сакральная значимость предписания. Представим себе, что патриарх (первосвященник) объявил бы вдруг веру соседей неправедной, и на этом основании государство ввело бы экономические санкции против обвиненных в вероотступничестве! Подобный скандал сегодня себе трудно представить, хотя на протяжении многих веков в Европе подобное происходило сплошь и рядом (это к вопросу о перехвате сакрального). Или вот, скажем, главный скульптор страны обвинил бы проштрафившихся соседей в дискриминации отечественного монументального искусства, после чего немедленно последовали бы симметричные или несимметричные ответные санкции. Смешно. Однако г-н Онищенко с легкостью делал нечто подобное, и этими своими эксцентричными деяниями бывший главный санитарный врач тем не менее показал, на что в принципе способен простой врач, на что притязает медицина и что она уже обрела.

Из приведенных выкладок следует, на мой взгляд, несколько неожиданный вывод: прославленный в анекдотах, знаменитый на весь мир профессиональный цинизм врачей представляет собой нечто далеко не самое циничное в современной медицине. Наиболее брутальные, по всеобщему мнению, врачи скорой помощи являются, в сущности, как раз самыми честными представителями здравоохранительного класса: по сравнению с санитаром Онищенко они просто сущие ангелы. Тут все дело в том, что поскольку сам медицинский дискурс фальшив, лицемерен и скрыто циничен, то цинизм внутри цинизма срабатывает, как знаменитое отрицание отрицания. Оказание медицинской помощи в зависимости от «качества» страховок, соединенное с бесстыдными речами о самоотверженной гуманистической миссии врача, куда более оскверняет светлый образ эскулапа, нежели дежурные шутки бригады хирургов или работников морга. Если навскидку сопоставить двух известных персонажей, потенциально претендующих на эталонную роль, а именно: доктора Айболита и доктора Хауса, придется признать, что добрый доктор Айболит куда опаснее с точки зрения дезориентации в вопросах здоровья и болезни. Хаус, понятное дело, циничен, он вступает в общение по поводу болезни и рассматривает пациента прежде всего как носителя болезни-загадки, болезни-проблемы, то есть ценной начинки, ради которой может разгореться весь сыр-бор. Но он, по крайней мере, не претендует на то, чтобы осчастливить смертного высшим земным счастьем. Хаус сдает излечение (а порой и просто диагноз) под ключ, как сдают квартиры и автомобили, пользуясь при этом явно избыточной властью, вовсю реализуя право на своеволие и каприз. Однако в производстве маскирующей иновидимости доктор Хаус не повинен; нервно-паралитический яд или, что то же самое, гуманистический шлейф врачевания производит как раз добрый доктор, чрезвычайно похожий на того, из сказки Корнея Чуковского. Сказка, правда, очень нуждается в продолжении:

Нынче доктор АйболитНе под деревом сидит —Каждый божий день с экранаОн нам пальчиком грозит:– Если хочешь жить спокойноИ избавиться от бед,На авось не полагайся,Приходи в мой кабинет!Всех излечит, исцелит Добрый доктор Айболит!Всем он выдаст по болезни,Выдаст каждому рецепт,Если нужен смысл жизни —Загляните в кабинет!

Насчет смысла мы уже знаем: он в том, чтобы излечиться-исцелиться, и не абы как, а в лучшей клинике, у самого доктора Айболита. Если и не смысл жизни, то уж точно порядок повседневности задается заботой о здоровье как единственно достоверной на сегодня форме заботы о себе[128], а моральным итогом оказывается чувство глубокой, хотя и смутной признательности к людям в белых халатах. К врачам-докторам, всегда готовым прийти на помощь («И горы встают перед ним на пути, / И он по горам начинает ползти»). Нет сомнений, что добрый доктор – это современная ипостась рыцаря, и как тут не вспомнить чеканные слова Гегеля из «Феноменологии духа»: «По тому, чем довольствуется дух, можно судить о его потерях»[129]. Нормализованный обмен веществ, уравновешенный кислотно-щелочной баланс, квалифицированный уход и прочие столь же важные вещи – вот за что воюет теперь рыцарь в белом халате, тогда как прежде он все норовил добыть какую-то сомнительную чашу Грааля… Подобно рыцарям революции ему требуются чистые руки, горячее сердце и холодная голова – эти же добродетели несет безупречный рыцарь и своим пациентам, плюс ко всему еще и правильная перистальтика.

Вообще принцип Фуко выполняется здесь в полной мере: эффективнее всего та власть, которая лучше всего скрыта. Власть, замаскированная под заботу, – что может быть лучшим камуфляжем? Аподиктическая модальность повелений и распоряжений, исчерпав себя, вышла из моды, на смену всему этому пришел заботливый, но совершенно безапелляционный тон предписаний и рекомендаций врача. Добрый доктор Айболит выдает предписания, которым подчиняются суды, социальные службы, школьные учителя, спортивные распорядители, но главное – эти расписания уже сегодня до такой степени регулируют повседневную жизнь, что представителям прочих ветвей власти зачастую остается только завидовать. Врач может предписать ежедневные пробежки по утрам, строгую диету, запретить крепкий чай или столичный климат. Попробовал бы законодатель установить своим указом подобные ограничения свободы – он и дня не усидел бы в своем кресле… А добрый Айболит удостаивается исключительно благодарности, как материальной, так и, конечно же, моральной, – за самоотверженную заботу, исключительное человеколюбие. Механизм наказания за нарушение запретов и предписаний является внутренним, встроенным и в силу этого на редкость эффективным. Не следует думать, что речь непременно идет об ухудшении физического самочувствия, – угрызения совести и самые что ни на есть реальные страхи подкрепляют действенность медицинской власти, ежедневно демонстрируя могущество жрецов Эскулапа.