Мемуары сорокалетнего - Сергей Есин

Комнатка была у Маргариты Артемьевны маленькая, отрезанная легкой перегородкой от огромной гостиной в старом купеческом особняке, и Маргарита Артемьевна скоро с уборкой закончила и внезапно для себя решила: пойду пройдусь по Москве. В этот раз она еще не знала, что эти прогулки станут ей необходимыми чуть ли не каждый день, не представляла, сколько сил потратит на борьбу с собой. Сколько примет категорических «последних» решений, но так часто в половине одиннадцатого, как раз после передачи последних известий по радио, какая-то неведомая сила будет поднимать ее с постели, если перед этим она даже решила лечь спать, заставлять откладывать на полстранице книгу и, торопливо одевшись, уходить в свои скитания.

Ночные улицы были пустынны. Маргарита Артемьевна выходила из дома, торопливо перебегала улицу Качалова с ее старенькими домами и древними тополями, развесившими свои кроны над тротуарами. У Никитских ворот перед мигающими светофорами почти не было машин. Но мельком Маргарита Артемьевна замечала, что в милицейской будке сидел очередной старшина — нескольких из них за время своих поздних прогулок она знала в лицо. Маргарита Артемьевна перебегала через площадь и, уже чуть расслабясь, наслаждаясь вечерней тишиной и свежестью, шла по бульвару к Пушкинской площади, потом к Петровским воротам и там почти до Садового кольца, а дальше мимо Курского вокзала, через улицу Обухова, площадь Ногина и теперь уже через центр, через площадь Свердлова, Манежную, мимо университета, где училась, где прошли ее единственные молодые годы, и улицей Герцена поднималась обратно к Никитским воротам. Изредка на пути, где-нибудь на Петровском бульваре, она садилась на скамейку, доставала из сумочки сигареты — Маргарита Артемьевна курила только во время этих бесстрашных прогулок — и, отдыхая, неумело и торопливо затягивалась. Иногда в неясных сумерках бульвара вдали появлялась одинокая мужская фигура, сердце Маргариты Артемьевны начинало тревожно биться, она сразу же отводила взгляд в сторону и лишь прислушивалась к приближающимся шагам.

Чаще всего мужчина проходил мимо, но изредка шаги переставали звучать возле ее скамейки, и мужской вкрадчивый голос спрашивал: «Девушка, простите, пожалуйста, не найдется ли у вас закурить?» — «Найдется», — говорила Маргарита Артемьевна, и пока она доставала сигарету из пачки, пока горела зажигалка незнакомца или ее спичка, на это время перешедшая в его руки, при неровном коротком блеске огня они оба — и Маргарита Артемьевна и незнакомец — пытливо вглядывались в лица друг другу. Порою Маргарита Артемьевна поражалась красоте даже заурядного мужского лица. Разлету бровей, твердому, пытающему ее зрачки взгляду, рисунку скул. В ее сознании даже в эти короткие мгновения возникали удивительные картины: какие-то совместные прогулки, разговоры, легкие касания. Сердце принималось неистово колотиться. Но погас огонь, недолгий, но все же достаточный, чтобы незнакомец успел разглядеть худенькое, трафаретное личико Маргариты Артемьевны, и, уже холодно поблагодарив за сигарету, незнакомец уходил навсегда без имени, без профессии, без могущей возникнуть нежности.

Если подходил пьяный, Маргарита Артемьевна сразу вставала и шла дальше.

Очень скоро в эти тревожные месяцы, ожидая защиты диссертации, Маргарита Артемьевна поняла, что влечет ее в эти ночные прогулки, поняла их постыдность. Склад ума у нее был все же научный, поэтому она со всей строгостью проанализировала свои действия. Что она могла поделать с собой? Ее лучшие, золотые годы прошли в библиотеках, в сухой, царапающей кожу библиотечной пыли. Когда мальчики, сокурсники ее, жадно на нее глядели, не с ними, а с книгами было ей интересней. «Глупые они какие-то, — жаловалась тогда совсем юная Маргарита подругам, — сразу с руками лезут». А подруги ей поддакивали: «Да, да, несерьезные ребята». Но все подруги, начиная с третьего курса, одна за другой стали выходить замуж за этих несерьезных ребят, возникали у них, кроме студенческих и научных, и другие, более актуальные проблемы: пеленки, кастрюльки, носки мужу, и постепенно оставалась Маргарита Артемьевна одна, все более замыкаясь в своей гордости, в своей науке, которая должна была принести ей и восхищение будущих немыслимых претендентов, и уверенность в себе, и, если повезет, маленькую славу.

Маленькая слава явилась уже сразу после защиты: ее коллеги, молодые, как и она, преподаватели и аспиранты (а на кафедре в основном мужчины, ибо философия, как считается, — наука мужская), на кафедре говорили: «Маргарита — это компьютер, ходячий каталог — все знает, все помнит, все читала. За справкой к ней ближе чем в научный зал, и ответы выдаются моментально». И очень ее коллеги ценили, советовались, спрашивали, занимали пятерки до получки на разные мужские шалости, но ни разу любопытный взгляд не пробился чуть дальше каталогизированных знаний: «Как же ты живешь, Маргарита? Батюшки, да у тебя глаза-то голубые!» Такой Маргарита Артемьевна, несмотря на молодость, казалась серьезной женщиной, что никто из знакомых университетских мужчин и не решался пригласить ее в профессорскую столовую пообедать в перерыв. А ей? Для нее подошло время простых забот: постирать кому-нибудь, подарить мужской одеколон «В полет», торопиться домой, не потому что ждет новая, еще не прочитанная книга по эстетике, а потому что надо кого-то кормить быстро и сытно, потому что, как мельком делились с ней ее бывшие подруги, голодный, с работы, мужчина звереет. А этих забот не было. Она понимала: раньше бы ей эти заботы на себя брать, чаще щебетать с мальчиками на первых курсах в университетском дворе, но вот не получилось. Ну так что же, клясть ей себя, да и поможет ли это? Значит, остаются только ее ночные прогулки, и ее зоркий взгляд, и случай. Но на то случай и называется случаем, что внезапен и нечаен. И в тот вечер Маргарита Артемьевна ни на что не надеялась. Но случай вмешался, и, возвращаясь домой, возле памятника Тимирязеву на скамейке она увидела такого несчастного парня — ведь замерзнет, воспаление легких схватит! — что не вытерпела и подошла.

Дело было уже глубокой осенью, когда чуть подмораживало и к ночи хрустел на лужах первый ледок. В тот вечер ее опять потянуло побродить по ночному городу. До одиннадцати она сопротивлялась — читала, перебирала записи, погладила блузку на утро, застелила свой узенький диванчик, пододвинула к нему тапочки, а в одиннадцать мгновенно собралась и ушла, осторожно ключом спустив замок, чтобы не привлекать внимание соседей. Но на улице продолжала уже привычно оправдываться перед собой: «Надо дышать свежим воздухом, ведь я целый день сижу в библиотеке, ходьба способствует сохранению осанки, а потом — созерцание ночного города, его исторических ансамблей развивает эстетическое чувство». И она знала, что пройдет весь свой обычный маршрут, зацепит площадь Курского вокзала и, устав от бессмысленного хождения, вернется назад в свою узкую нору. И так горько ей стало от постоянного самооправдания, от лжи самой себе, от двойственности своих непредъявленных желаний, что опять совершила Маргарита Артемьевна неожиданный для себя поступок — возле Пушкинской площади, всего в пятнадцати минутах хода от дома, развернулась и решительно пошла обратно, в свой узкий пенал, к разобранной постели и выставленным на коврик тапочкам.

«Ну что ж, значит, мне не дана женская привлекательность, — думала Маргарита Артемьевна, — как другим людям не дан ум, душевная тонкость; значит, соберусь и буду жить без глупостей, зато в двадцать восемь — кандидат наук, в тридцать три стану доктором и здесь, только здесь сосредоточу все свои жизненные интересы». Но тут новый поворот мыслей ожег Маргариту Артемьевну: «А что, собственно, мне надо? Ну заботиться о ком-то, семью, детей! Но ведь даже не в этом главное. Друга мне нужно, спутника, товарища, на плече которого я смогла бы выплакаться, который, если бы и не понял, то хотя бы выслушал всю ту горячую чушь, которую я принесу вечером с работы, посетовал бы, погладил на волосам, поддакнул бы. Так что же здесь стыдного? Ведь незлая я, не совсем уж дурнушка, неглупая, самостоятельная, материально независимая. Сколько же сейчас бродит, ворочается в постелях, читает до одури добрых и славных людей, а вот так же, как я, не могут встретиться, отыскать друг друга, стесняются, мнутся, деликатничают. Так что же, листочек на столб повесить: «Интеллигентная молодая женщина ищет сердечного и интеллигентного друга»? Нет. Маргарита, хватит, стоп, ты совсем гордость в своих рассуждениях потеряла. Все сможешь оправдать. Хватит! Пора брать себя в руки. Проживу и без любви, и без семьи, и без привязанности, а потом… потом возьму на воспитание ребенка». Так она думала, шагая по укатанным дорожкам бульвара, пока не наткнулась на лежащего на скамейке Степана. Без шапки, без шарфа, расстегнутое пальто сбилось на одну сторону. Он лежал с открытыми, тупо мерцающими глазами, одна нога была откинута, рука свисала вниз.