Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

и так все понял, потому что я стал постоянно переспрашивать, повторять слова, пояснять уже сказанное множеством подробностей. Потому что, как известно, если вы хотите, чтобы вас услышали, надо не повторять, а переиначивать свое сообщение. Чем я и занимаюсь постоянно, день за днем, неумолчно, неусыпно, непрерывно, беспрерывно.

Я слышал, как он объяснял кому-то по телефону, что «да не глухой он, а нарушенный». Помню, как врачи говорили, что «нарушение обработки слуховой информации – это не то же самое, что утрата слуха», и советовали не повторять, а менять слова. Я даже почти расколдовал за несколько дней шифр одного из таких врачей – заключение, оставленное на табуретке у пузырька с лекарством: «[нрзб] ребенок часто теряет вещи, необходимые в быту, [нрзб] не слушает обращенную к нему речь, умственно в другом месте, [нрзб] в отсутствии [нрзб] очевидного отвлечения, слишком буквально понимает сказанное, [нрзб] утверждает, что слышит звук мигающей лампы, регулярно просит повторить сказанное, переспрашивает, [нрзб] последствия шока и болезни, [нрзб] центральное нарушение обработки, [нрзб] повышенная чувствительность, [нрзб] обостренное, [нрзб] высокочастотных звуков, лечению не поддается [нрзб]».

Дедушка не верил в то, что болезнь неизлечима. Он пробовал разные лекарства, таскал меня на всевозможные занятия. Даже знакомил с пиявками: «Я Дуремар, а ты Буратино». Он подарил мне диктофон. Так у меня появилась привычка – записывать разговоры людей, чтобы потом слушать их на нужном уровне громкости и с повторами.

Но круче всего было то, что он сделал мне аппарат с магнитным электродом, который мы стали называть иглой. Моя индивидуальная, неповторимая игла. И как опытный радиоинженер, вычислив частоту моего звона, как-то очень хитро запрограммировал микропроцессор этого аппарата. Торжественно вставляя мне в ухо иглу, идущую глубоко внутрь, он дал наказ, как д’Артаньян старший – младшему: «Никогда не вынимай иглу, а аппаратик вынимай только на ночь». Эта самодельная конструкция серьезно купировала мой звон, заглушала бесконечные станции. Теперь я каждое утро подключаю аппаратик вот уже больше тридцати лет.

Наконец, он пытался научить меня игнорировать шум. Жить так, будто его и вовсе нет. Будто нет других станций в моей голове – вернее, они могут переводиться в другие звуки. «Когда ночью тебе становится нестерпим внутренний шум, делай из него ноты».

3.65

Наступил тот самый четверг. И я снова приехал на бывший Гоголевский.

Бывший бульвар – покрытая плиткой полоса, огороженная от проезжей части решеткой и утыканная стендами с фотографиями изувеченных военных в орденах.

Издалека я увидел своего позавчерашнего знакомого, бросился к нему, но он тихонько покачал головой. Я пошел за ним. Валиком-валиком. У памятника Гоголю он снова надел на меня черную повязку и снова долго водил дворами.

Мы снова поднялись на высокий этаж и снова – я узнал запах, я услышал шум маленьких крыльев – оказались в квартире с цикадами, деревьями, проигрывателями и гигантской радиолой.

Хрипловатый голос сказал:

– Простите, это было в последний раз, секретность больше для красоты. Нам нечего вас опасаться. Вас рекомендовал Володя. И Баобаб немного за вами понаблюдал издалека. Не обижайтесь. Итак. Меня зовут Ан. Давайте поговорим по существу. Все в сборе.

Кто-то снял с меня повязку. Еще минуту я стоял с полузакрытыми глазами, вооруженный зреньем ос. И вот я широко открываю глаза.

Я увидел четверых. В кресле-качалке сидел знакомый мне человек в белой льняной рубашке с зеленой змейкой. Тот, что встречал меня на бывшем бульваре и принимал в прошлый раз, ставя «Робин Гуда» и рассказывая о Константинополе. Теперь на его голове была маленькая посеребренная корона.

– Здравствуйте. Я – Ан.

За его креслом стояли двое: рыжий, в очках, с седой кошкой на руках, и огромный, в тулупе, похожий на вытянутый баобаб. На его правой ветке, то есть плече, сидела девушка с черными волнистыми волосами.

– Я – Ан. Это – Баобаб, – кивнул Ан на человека – вытянутый баобаб. – Это – Бобэоби, – человек с кошкой чуть поклонился. – И Клотильда.

Девушка спрыгнула с плеча баобаба и протянула мне руку.

– Вот так. А это – Мартын, который нам достался в наследство от Володи.

– Здравствуй, Мартын, – сказали сбивчивым хором все трое, будто мы были в клубе анонимных неизвестно кого.

– Я видел вас, – сказал я рыжему. – Вы живете в Доме-улитке. Вы сказали мне что-то про бандеру.

– «Альса ля бандера» я сказал, – ответил мрачно рыжий.

– Кто ты, Мартын, что ты, как ты? – как будто стреляя в меня, быстро-быстро заговорил Баобаб.

– И вас я тоже знаю, – сказал я ему. – Вы собирали изразцы на развалинах, говорили об экзопланетах и как сквозь землю провалились. А ваш голос, Ан, я еще раньше где-то слышал. Как это вообще возможно, что я вас знаю?

– Все возможно, – ответил Ан. – Клотильду, думаю, тоже встречали – в толпе. Расскажите теперь всем о своих письмах, работе и технических умениях.

Не вполне понимая, зачем я это делаю, я рассказал им о «Пропилеях», кабелях и усилках, о контейнере, который нашли на почте, о нескольких папках, которые удалось вынести, прежде чем все сгорело. Ан настойчиво называл почтовый контейнер Константинополем и заметил, что такие находки не редкость.

– Но как правило, Константинополи сразу сжигают, чтобы не возиться. А здесь особый случай. Вы, сами того не зная, поменяли правила. Поэтому нас с Володей заинтересовал ваш рассказ, понимаете?

Я не понял.

– Нам давно был нужен такой Константинополь, – продолжал Ан. – Мы будем каждый день читать письма из ваших папок. Не уверен, что это поможет найти их адресатов, но в этом будет другой, высший смысл, понимаете?

Я не понял.

– Ну как? Это значит, что мы произносим слова, которые, как все думали, не существуют, написанные людьми, которые, как все думают, умерли, отправленные людям, которые, скорее всего, забыты. Мы произносим их слова и воскрешаем их. Какая разница, как и когда письмо доставлено? Самое важное, что его звук поселится среди нас. Научит людей снова чувствовать. Это и есть смысл всего того, что мы делаем. Понятнее?

– Того, что вы делаете?

– Я думаю, что это способ жить и не умирать от отчаяния: просто каждый день, каждый день по чуть-чуть. Человек умирает, когда о нем забывают. Мы – служба воскрешения. Поэтому, пожалуйста, читайте у нас эти письма, Мартын. Тогда ушедшие живы. Знаете, что у лютеран существует особый день поминовения усопших, воскресение вечности? Вечность тоже надо воскрешать каждый день. Каждый день по чуть-чуть.

– Ну что ж, вы снова на волнах радио «Радонеж», – прошипела Клотильда.

– Ан у нас самостийный религиозный философ, – Баобаб подошел поближе ко мне. – Но ты их все