Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Статьи, очерки, юморески - Карел Чапек

Перед лицом всего цивилизованного мира мы протестуем против варварского поведения неприятеля, который, вместо того чтобы принять наши условия, подставляет своих женщин и детей под бомбы наших летчиков.

Наша авиация успешно атаковала неприятельские силы. Убит один солдат, семьдесят женщин и сто детей.

Договоримся на экономической основе: я не буду есть твоей травы, а ты за это будешь добровольно снабжать меня своим мясом.

В доказательство нашего стремления договориться с соседними государствами мы начали бомбардировку ею открытых городов.

Враг пытался злодейски обстреливать наши самолеты, мирно сбрасывавшие бомбы на его город.

Мы согласны вынести наш конфликт на обсуждение международной конференции, но с условием, что решение будет в нашу пользу.

Хитрый дерется, пока мудрый уступает.

Мы встретились в интересах мира и пришли к соглашению, что будем охотиться совместно.

Не верьте куриному кудахтанью. Когда я сыта, в курятнике царит мир.

Любезный, если вы вздумаете обороняться, я буду считать это недружелюбным актом.

Я насытился. Еще раз восторжествовала высшая моральная справедливость.

Он напал на меня, а я только защищал свои интересы, направленные на его кошелек.

Что ж, такой мир тоже неплох!

(1937)

Обрывки

© Перевод Д. Горбова, И. Ивановой, О. Малевича

I

— Вы чего уставились на крышу?

— Да вот со страхом смотрю, что кровельщик, того и гляди, свалится, а он, проклятый, и не думает падать.

Искренность: «Я ни на кого не клевещу, я говорю, что думаю».

Сама по себе саранча еще не наказанье господне, она становится наказаньем господним, когда ее много. Так же и дураки.

Националист: «Черт с ним, с народом! Нам важен только его престиж».

Политико-экономист: «Современное положение безвыходно оттого, что не согласуется с моей теорией».

Каиафа: «Хотел бы я знать, кто и сколько заплатил этому, из Назарета».

Солидарность: «Конечно, братец мой — подонок, но если об этом скажет чужой, он оскорбит этим честь нашей семьи».

Критик: «Критиковать — значит объяснять автору, что он делает не так, как делал бы я, если бы умел».

Одно из величайших бедствий цивилизации — ученый дурак.

Наш язык мудр: между выражением «я убежден» и «я убедился» — большая разница.

В споре. «Какое мне дело до правды, если она — не моя?»

Мелкие люди бьются за престиж; у великих он есть и так.

Век машин: заменить цель скоростью.

Представьте себе, какая была бы тишина, если б люди говорили только то, что знают!

Борьбу открыла природа, ненависть изобрел человек.

Я уже не изменюсь, сказал пень.

(1933)

II

Не называйте это ненавистью, назовите познанием.

Договора существуют для того, чтобы их выполнял более слабый.

Благодаря усилиям государственных деятелей неустойчивая напряженность в мире была сохранена.

В интересах мира мы со всей энергией предприняли наступление против объекта нападения.

Никакая чужая жертва во имя мира не может считаться слишком большой.

Придать конфликту локальный характер — это предоставить жертву своей судьбе; ликвидировать конфликт — дать жертве подножку.

Все не так уж плохо: нас не продавали, нас выдали даром.

…по крайней мере, мы знаем, что потеряли.

Все-таки на свете существует прогресс: вместо военного насилия — насилие без войны.

Неуспех: не воспользоваться случаем. Успех: злоупотребить возможностью.

В Священном писании правильно сказано: иногда стены рушатся от одного крика. Но одним криком ничего не построишь.

Какое несчастье — возбуждать столько симпатий!

Нет, наше сердце салом не зарастет.

Хотя бы от одного мы застрахованы: быть обманутыми самими собой.

Кое-кто греет руки и на чужом пожарище.

Только тот действительно верит, кто добивается осуществления.

Заново построить государство… за это стоит отдать жизнь.

Быть хоть несчастными — только не ничтожными!

Смотрите-ка, уже нашлись охотники отдавать не только территорию.

Новые люди — это те, что способны справиться с новыми задачами.

(1938)

Статьи, этюды, юморески

Марсий, или По поводу литературы[130]

Похвала газетам

© Перевод С. Никольского

Мы настолько привыкли к газетам, что перестали воспринимать их как ежедневное чудо. Между тем чудо уже в том, что газеты выходят каждое утро, даже если накануне совершенно ничего не случилось; но это чудо — редакционная тайна, я же намерен писать о газетах как читатель. Иногда ведь и читателя внезапно осенит, и он тоже увидит газеты с новой, удивительной стороны. Со мной это произошло в Баллинльюге или, постойте, не Баллинльюге — в Грианлирахе или Тайндреме, или нет — не в Тайндреме, скорее в Малайге, потому что там было море… Я купил тогда в дорогу газету, не помню уже какую. Едва я развернул ее энергичным жестом, мне сразу бросилось в глаза сообщение:

«В ЧЕШСКИХ БУДЕЙОВИЦАХ ИСТРЕБЛЕНО ПЯТЬ ТЫСЯЧ КОШЕК».

Согласитесь: человек, сидящий в поезде в Малайге, подготовлен к чему угодно, только не к сообщению о Чешских Будейовицах или к мысли о пяти тысячах кошек. Я закрыл глаза, чтобы переварить натиск событий. Будь передо мной вместо газеты роман, через минуту я знал бы уже, о чем идет речь и что приблизительно произойдет дальше. Но никакой романист не додумался бы до фантастического образа пяти тысяч кошек и не вспомнил бы ни с того ни с сего о Чешских Будейовицах. Встретиться в Малайге с Чешскими Будейовицами — это чудо; найти на одной странице господина Макдональда и пять тысяч кошек — это фантастичнее, чем Али-Баба и сорок разбойников. И если вы в это время вдобавок смотрите на Атлантический океан, то будете окончательно подавлены подобным хаотическим сосуществованием всего, что есть в мире, — политики, кошек, моря, социализма и Чешских Будейовиц. И внезапно осененный, вы вдруг постигнете необъятность мира и чудодейственные свойства газет.

Простите, что я еще некоторое время задержу ваше внимание на кошках. Я немножко специалист в этой области и мог бы долго рассказывать о кошках Ноттинг-хилла и Генуи, о венецианских и парижских кошках, о воспитании котят, о том, как снискать доверие кошки, и о многом другом. Так вот, вы никогда не найдете в газетах сообщения о том, что кошка поймала дрозда или принесла троих котят. В газетах она всегда предстает в каком-то особом, необычном и даже ужасном свете: например, вас оповестят, что бешеная кошка покусала почтальона, что некий ученый открыл кошачью вакцину, что в Плимуте или еще где-нибудь родилась кошка с девятью хвостами, и так далее. Равным образом, вы не найдете в газетах заметки о том, что официант принес кому-то кружку пива, но зато узнаете, что он убил свою возлюбленную, узнаете, что вспыхнула забастовка официантов. Чешские Будейовице не попадут в газеты, пока в них все спокойно. Нужно, чтобы там устроили массовое истребление кошек или, по крайней мере, выборы, чтобы этот солидный город предстал перед человечеством в тревожном и трагическом свете; и если я читаю в газетах, что такой-то депутат произнес речь, я уже наперед знаю, что этот случай столь же необычен и драматичен, как случай с бешеной кошкой, которая покусала почтальона, или с официантом, убившим свою возлюбленную.

Короче говоря, я хочу высказать мысль, которая волновала уже Честертона[131]: мир газет состоит из одних только исключительных событий, чрезвычайных происшествий, а часто и чудес. Когда в газетах пишут о доме, то сообщают не о том, что он стоит, а о том, что он сгорел или обрушился или что он, по крайней мере, самый высокий в мире и вообще чем-то отличается от всех прочих домов, какие только существуют на белом свете. Официант, эта интригующая личность, убивает свою возлюбленную, кассир скрывается с доверенными ему деньгами, любовь с фатальной неизбежностью приводит к тому, что люди бросаются в Влтаву с моста Легионеров, автомашина — это орудие, с помощью которого устанавливают рекорды, пропадают в катастрофы, давят детей и старых дам. В газетах все предстает в аспекте драматическом и даже вызывающем тревогу. Каждый утренний выпуск газет превращает мир в дикие дебри, где вас подстерегают бесчисленные неожиданности, опасности и эпические события.